Абонент снова в сети - Данил Владимирович Елфимов

со скрипом подался назад. Словно вернулся вчерашний вечер, принеся с собой каждую пройденную деталь. Только сейчас меня обуревал запредельный страх. Накатившийся ужас, не испытываемый ранее. Тяжёлые удары сердца, напоминающего опускающийся на раскаленный до красна метал кузнечный молот, ощущались во всё теле. В голове, в ногах и руках, в животе, в горле.

И вновь меня пронзили недоумевающие взгляды четверых людей. На этот раз их лбы покрылись морщинками, проявляющими себя в моменты, когда кто-то или что-то затрагивает неустойчивый предел умиротворённости их умов. Но они по-прежнему продолжали видеть во мне сумасшедшего. Сумасшедшего, встающего на пути потока общественной жизни. Таких не терпят – их искореняют из общества всеми доступными способами. Но прежде всего, следует именно этот взгляд: слегка прищуренные глаза укрытые сведенными вместе бровями.

«Тебе необходимо уйти, уйти как можно скорее» – властно прозвучал голос в подсознании. Странно, ибо сейчас здравый разум звучал иначе: сухо и раздраженно. Словно ему стали безразличны мои проблемы.

– Извините, – подал голос один мужчина, проглотив опущенную в соус трубочку лаваша, – с вами всё в порядке? Вы сильно побледнели.

Я открыл рот и тут же закрыл его, не найдя нужных слов. Шок твёрдой хваткой сжал горло, не давая им прохода.

«Уходи».

Я через силу отвёл глаза от ножа и вновь содрогнулся: чёрная тень скользнула по кирпичной стене, уйдя за угол. Нет, на этот раз мне не показалось, ибо она явилась ко мне не в уголку глаза, а в сфокусированном центре, благодаря чему я ясно рассмотрел её. Возможно, даже слишком ясно.

«Уходи».

Быстрым шагом, почти бегом, не отрывая некоторое время взгляда от кирпичей и игнорируя вопрос в мою сторону, я побрёл к выходу. Заказ был уже оплачен, потому никому не взбрело в голову остановить меня. Страх всё время ускорял, давал под зад, так что, уже выйдя на парковку у кафе, я перешёл на полноценный бег, сдерживая рвущиеся слёзы. Я не мог обернуться, потому что знал: чёрная тень ожидала меня там, на серой стене, впиваясь в мою спину. Стоит мне повернуть голову назад, и она умчится прочь, будто высохший и пожелтевший березовый лист, подхваченный осенним ветром.

Я старался ни о чём не думать, ведь любая возникающая мысль возвращала запомнившийся образ тёмного силуэта человека с поднятым для нанесения удара ножом. Кровь на сверкающем лезвии ужасала своей чёткостью и яркостью. И голос… голос, доносящийся из ночных кошмаров, память о которых смешивается с памятью прожитых эпизодов жизни, затмевая их.

Впервые меня стошнило на самого себя, сидя за рулём.

Будто бы вместе с вырвавшимся наружу скудным завтраком, от которого почти ничего не осталось, из моей головы исчезло то жуткое и неописуемое ощущение страха. Приятная лёгкость наполнила разум, но руки по-прежнему продолжали трястись, и дрожь не утихла даже спустя пятнадцать минут, когда я всё-таки решил тронуться с места. Они сильнее сжали рулевое колесо, словно боясь потерять его.

Сон… наверно впервые в жизни меня клонило в дневной сон. Примерно на половине пути, по пришествию двадцати минут с момента отъезда от кафе (к которому никакие силы не заставили приблизиться вновь, заново увидеть голые кирпичи и ползущие по ним тени – живые тени, не принадлежащие физическому телу) веки медленно поползли вниз, опускаясь на пощипывающие глазные яблоки. Конечно, виною этому служили мои ночные раздумья. Не привыкший к таким повышенным объёмам работы мозг протестовал и требовал заслуженный отдых. Окажись я в другой ситуации, то путь от городского знака до дома не составил бы и пятнадцати минут (ну может чуть больше). Однако сейчас я не мог заставить себя ехать на привычных сорока километрах в час, боясь потерять контроль не сгибающихся рук над автомобилем.

«Давай же, ещё немного» – умолял я самого себя, борясь одновременно с накатывающимися волнами сна.

Из стоящей под задним стеклом колонки, покрывшейся слоем многолетней пыли послышался мужской голос Дмитрия Широкова, ведущего на радиостанции «Милицейская волна». Прозвучал вопрос, видимо адресованный своему коллеги.

– Как ты думаешь, Оксана: чем этот день отличается от многих других его предыдущих?

– Может быть, что сегодня понедельник? – весело предположила девушка, похоже, первое, что взбрело ей на ум.

– Нет.

– А чем же?

– Погодой. Сегодня действительно чудесная погода. Тепло и солнечно. Птички поют прямо у нас за окном. Я даже могу их видеть, если слегка привстану.

– Ты абсолютно прав – такое случается редко…

Слова девушки прозвучали для меня особо странно. Нет, в её радостном голосе ничего не поменялось. Изменение обернулось внутри – внутри меня. Оксана Кель попала в саму точку: такое случатся редко. Я изумился, когда попытался вспомнить последний, не считая этого раза, момент, когда мне захотелось спать дневным сном. Когда меня стошнило прямо в автомобиле, когда сердце тяжёлыми ударами било в самую глотку. Как не странно, ничего подобного в моей памяти не запечатлелось.

Чем этот день отличается от многих других его предыдущих? Хороший вопрос, поискать ответ на который следовало чуть позже. Чем же этот день ОТЛИЧАЛСЯ от других его предыдущих?

Нудная болтовня радиоведущих с их наигранной весёлостью и жизнерадостью сменилась басистым, слегка хрипловатым, скорее всего от чрезмерного баловства с сигаретами, голосом незнакомого мне исполнителя шансона. Ах, шансон. Звук барабанных ударов задевал и без того натянутые до предела нервы, грозясь порвать их с такой же лёгкостью, с какой рвётся резинка, перетягивающая серые пластинки таблеток, если попытаться втиснуть ещё парочку фармацевтических чудес в капсулах. Я, не сводя глаза с асфальтной ленты дороги, отключил магнитофон. Остальные десять минут я провёл в тишине, вслушиваясь лишь в тихий гул мотора и шороха колёс.

На крыльце дома, надев серую футболку с английской надписью переводящейся как «Сладкая девочка» и обтягивающие чёрные бриджи, стояла Лиля, не спуская карих глаз с медленно приближающегося автомобиля. На её лице застыло какое-то каменное выражение. Я не видел ни радости, ни злости, ни печали. Может, и ей было наплевать на меня? Во всяком случае за время моего отсутствия Лиля ни разу не позвонила мне, давая понять, что её совершенно не волнует это. То самое безразличие, с которым она приветствовала мои рукописи и издательские отказы, порой чуть ли не заставлявшие меня плакать от жестокости судьбы, не желавшей спасти от вечно преследуемых неудач, словно некая болезнь расползлась и на мою жизнь в целом. Будьте уверены – эта дура не проронила бы и крохотной слезинки, узнав о моей смерти. Лилия не стала бы горевать по таким поводам.

Я задумался: а когда именно она заразилась той болезнью? Неужто ли в тот