На высотах твоих - Артур Хейли

Стабби Гэйтс внушительно добавил:

– А что тебе терять, Анри? Вреда от этого не будет, а может, и к лучшему обернется.

Анри Дюваль погрузился в раздумье.

Внимательно приглядываясь к нему. Дан пришел к выводу, что вне зависимости от прошлого молодого человека в нем, несомненно, чувствовалось природное внутреннее достоинство.

Дюваль наконец кивнул головой в знак согласия:

– О'кей, – просто сказал он.

– Вот что я тебе скажу, Анри, – вступил Стабби Гэйтс. – Ступай-ка умойся, а мы пока с ребятами поднимемся и подождем тебя в камбузе.

Молодой человек вновь согласно кивнул и молча спустил ноги с койки.

Сделав несколько шагов по коридору, Де Вир с нескрываемым сочувствием пробормотал:

– Вот бедняжка, это ж надо…

– Он у вас что, всегда под замком? – спросил Дан.

– Только по ночам, пока мы в порту, – ответил Стабби Гэйтс. – Приказ капитана.

– Что так?

– А чтобы не улизнул на берег. Капитан за него отвечает, понял? – Моряк приостановился на верхней ступеньке трапа. – Здесь-то еще ничего. В Штатах было похуже. Когда стояли во Фриско , его наручниками к койке приковали.

Они вошли в камбуз.

– Как насчет чайку по глоточку? – гостеприимно предложил Стабби Гэйтс.

– Спасибо, с удовольствием, – сказал Дан. Моряк достал три кружки и пошел к эмалированному чайнику, стоявшему на конфорке. Налил из него крепчайшей темно-бурой жидкости, в которую, по всей видимости, уже было добавлено молоко. Расставляя чашки на столе, Гэйтс жестом пригласил газетчиков садиться.

– На таком судне, как я понимаю, можно встретить множество самых разных людей? – спросил Дан.

– И не говори, дружище, – улыбнулся моряк. – Всех видов, цветов и размеров. А также со странностями, понял? Гэйтс многозначительно подмигнул собеседникам.

– А что вы думаете об Анри Дювале? – поинтересовался Дан.

Прежде чем ответить, Стабби Гэйтс сделал большой глоток из своей кружки.

– Приличный парнишка. У нас тут почти все его любят. Не отказывается повкалывать, когда просят. Хотя зайцы и не обязаны. Морской закон, – информировал он их с видом знатока.

– Вы уже были в команде, когда он пробрался на судно? – задал новый вопрос Дан.

– А то! Мы обнаружили его через два дня, как ушли из Бейрута. Тощий, что твоя палка, вот какой он был. Сдается, поголодал, пока не прыгнул на борт.

Де Вир прихлебнул из кружки и поспешно отставил ее в сторону.

– Жуть, а? – радостно спросил гостеприимный хозяин. – Мы этой штукой загрузились в Чили. Пролазит повсюду, куда хочешь: в рот, в нос, в глаза, даже вот в чай!

– Ну, спасибо, – заметил фотограф. – Теперь хоть смогу сказать в больнице, от чего помираю.

Спустя минут десять в камбузе появился Анри Дюваль. Он успел умыться, побриться и причесать волосы. Поверх рубашки надел синюю матросскую фуфайку. Вся одежда на нем была поношенной, но чистой и опрятной. Прореха в штанине, заметил Дан, аккуратно залатана.

– Давай садись, Анри, – пригласил Стабби Гэйтс. Он налил еще одну кружку чая и поставил перед зайцем, который поблагодарил его застенчивой улыбкой. Он впервые улыбнулся в присутствии газетчиков, и улыбка сразу осветила все его лицо, придав ему еще большее сходство с мальчишкой.

Дан начал с простых вопросов:

– Сколько вам лет?

После едва заметной паузы Дюваль ответил:

– Я двадцать три.

– Где родились?

– На корабль.

– Как называется судно?

– Я не знать.

– Откуда же вы тогда знаете, что родились на судне? Вновь пауза. Потом:

– Мне не понимать.

Дан терпеливо повторил вопрос. На этот раз Дюваль кивнул в знак того, что понял. Он сказал:

– Мой мать говорить мне.

– Кто ваша мать по национальности?

– Она французский.

– И где она сейчас?

– Она умереть.

– Когда она умерла?

– Давно очень тому назад. Аддис-Абеба.

– Кто ваш отец?

– Я его не знать.

– Разве ваша мать не рассказывала о нем?

– Он английский. Моряк. Я никогда не видеть.

– И никогда не знали его имени? Дюваль молча покачал головой.

– У вас есть братья, сестры?

– Нет брат, нет сестра.

– Когда умерла ваша мать?

– Извинять. Мне не знать.

Перефразируя вопрос, Дан поинтересовался:

– А вы помните, сколько вам было лет, когда умерла ваша матушка?

– Я шесть лет.

– И кто заботился о вас после ее смерти?

– Я заботиться сам.

– Когда-нибудь учились в школе?

– Нет школа.

– Читать, писать умеете?

– Я писать имя – Анри Дюваль.

– И больше ничего?

– Я писать имя хорошо, – настаивал Дюваль. – Сейчас показать.

Дан протянул ему через стол листок бумаги и карандаш. Медленно, спотыкающимся детским почерком Дюваль вывел свое имя. Расшифровке эти каракули поддавались с большим трудом.

Дан повел рукой вокруг себя:

– Зачем вы сели на это судно?

Дюваль пожал плечами:

– Я пытаться находить страну. Мучительно подыскивая слова, добавил:

– Ливан нехорошо.

– Почему нехорошо? – Дан невольно сам перешел на усеченный английский.

– Я не гражданин. Полиция ловить – я уходить тюрьма.

– А как вы попали в Ливан?

– Я плыть корабль.

– На каком судне?

– Итальянский. Извинять, я не помнить название.

– Вы пассажиром плыли на этом итальянском судне?

– Я заяц. Я быть итальянский корабль один год. Пытаться уходить на берег. Никто не хотеть. Никто не пускать.

Вмешался Стабби Гэйтс:

– Как я понимаю, он был на этой итальянской посудине, так? Они ходили взад-вперед по Ближнему Востоку, понял? Так вот, он соскочил с него в Бейруте и пробрался к нам. Доходит?

– Доходит, – ответил Дан и вновь обратился к Дювалю:

– А что вы делали до того, как сели на итальянское судно?

– Я ходить с люди, верблюды. Они давать еда. Я работать. Мы ходили Сомали, Эфиопия, Египет, – названия стран давались ему нелегко, и он бессознательно помогал себе жестами. – Когда я маленький, ходить граница чепуха, никто нет дела. Когда я побольше, они останавливать – никто не хотеть. Никто не пускать.