Оборотень - Александр Трапезников

— Что ж вы так волнуетесь? — произнесла Глория, не спуская с него глаз. Терояну даже показалось, что она узнала его.

— И верно — чего? — как-то быстро успокоился он. — Хашиги — это поле деятельности контрразведки, не мое. Вот только как у вас в кармане, милая, оказалась его визитная карточка, непонятно. А так все в порядке.

— Это правда? — Глория посмотрела на Терояна. Он кивнул головой.

— Ну ладно, — сказала Маша, прерывая напряженную паузу. — Самое время подавать второе. Вы любите котлеты по-киевски?

— Стараюсь вспомнить их вкус, — Глория говорила и вела себя непринужденно, стараясь, чтобы ее состояние не стало преградой в общении между ними, чтобы не чувствовалась ее полная зависимость от человека, сидящего напротив, Тима Терояна. Она хотела выглядеть нормальной девушкой или, по крайней мере, играть эту роль достойно, и ей это удавалось. Тероян приятно поразился ее самообладанию. Он подумал, что перед ним действительно сильный человек, с характером, не привыкший покоряться судьбе, а вчерашний срыв, возможно, явился пиком слабости, свойственной всем людям, поскольку не так уж много времени прошло между ним и предыдущим шоком. В ее нынешнем положении мало кто смог бы вести себя так: не замыкаясь в скорлупе наедине со своими болями, а открыто идя навстречу неизвестности. Глория взглянула на него, словно спрашивая: все ли правильно? — и он чуть заметно наклонил голову. Уже и непонятно было — кто от кого заряжается жизненной энергией она ли от него или он от нее? Но ее поведение пришлось по душе и Карпатовым. Окончание ужина прошло на другой ноте, более ровной, без касания опасных тем в поисках выхода из лабиринта. Олега даже понесло на какие-то еврейские анекдоты, не совсем приличные, отчего Маша постоянно делала ему укоризненные замечания — но все без толку: Абрам и Сара уже прочно воцарились за столом. А Глория вежливо смеялась, хотя мысли ее, как виделось Терояну, текут все же в другом направлении. Потом Маша увела ее на кухню, где готовился пирог, а Тим и Олег пошли в кабинет, тотчас же принявшись за сигареты.

— Пусть они поболтают. Маша ее враз расколет, — пошутил Карпатов, выпуская серию колец. — В моей супруге пропадает замечательный следователь.

— Лишь бы она не переусердствовала, — заметил Тероян, чувствуя какое-то свое вероломство по отношению к девушке. Нахмурившись, он раздумывал, не вернуть ли Глорию обратно, чтобы она находилась под его присмотром?

— Да не бойся ты, — угадал его мысли Олег. — Маша работает на женской интуиции, без спецсредств. Так что твоя девушка не пострадает.

„Моя девушка, — подумал Тим. — Сказано неплохо“.

— Ты занимаешься маньяком-Квазимодо? — спросил он. Теперь пришла очередь нахмуриться Олегу. Он не любил, когда кто-либо вмешивался в его служебные дела.

— Расследование ведется в моем отделе, — неохотно ответил он. — Ты все-таки думаешь, что здесь есть какая-то связь?

— Да. У меня не выходит из головы тот снимок, так напугавший девушку. Расскажи поподробнее.

— Не имею права. А вдруг Квазимодо — это ты и есть?

— Тогда обещаю, что признаюсь тебе первому. И тебе дадут генерала.

— Ну, если только так… Ладно. Вот тебе чисто газетная информация. Тринадцать изрезанных детей за последние пять месяцев. И мальчики, и девочки в возрасте от шести до двенадцати лет. Всех находили в массиве Лосиного Острова, а это огромная территория, тянется от Мытищ до Щелковской. Туда, кстати, входит и твой район, где ты встретил девушку.

— И где живет на Медвежьих Озерах доктор Саддак Хашиги.

— Верно. Детей находили либо на дорогах, либо возле населенных пунктов. Блуждающих, бредущих неведомо куда, в полном беспамятстве. Я бы даже сказал — без тени разума в глазах. Словно этот разум был просто-напросто изъят. Но — никаких следов сексуального насилия. Маньяка нельзя назвать половым извращенцем. Его это не интересует. Он делает длинные надрезы на лице ребенка, от губ — к ушным раковинам, через всю щеку.

— Раны линейные?

— Да. Рваных не было ни одной. То есть он орудует не каким-нибудь ржавым кухонным ножом, а бритвой или скальпелем.

— Скобки?

— Нет, ни скобок, ни швов не накладывает. Но раны не инфицированные, заражения нет. Заживают сами.

— Одна-две недели.

— В течение этого времени он, очевидно, где-то держит ребенка. Прежде чем выпустить. А пока приводит жертву в невменяемое состояние. Впрочем, сама такая операция уже способна лишить разума. А потом лицо превращается в смеющуюся маску, сам знаешь.

— Действительно, Квазимодо, — в раздумье произнес Тероян. — Гюго. А где сейчас жертвы?

— Кто в клинике, а кто уже у родителей. Не откажешься же ты от своего чада, каким бы он ни стал по вине мерзавца?

— Реакция детей — истеричный смех, плачь?

— Ну да, другой нет! — Карпатов раздавил окурок, как гусеницу. — Я же говорю: разума нет. Они превращены в зверюшек, прости за сравнение.

— Может быть, он мстит за что-то их родителям?

— Мы проверяли эту версию. Но тогда и родители, хотя бы кто-то из них, должны знать друг друга. Нет. Во всех тринадцати случаях — последний, правда, только принят к производству, — никто никого не знает. Все совершенно случайные люди. Никакой связи. Профессии — самые различные: от кладовщика до бизнесмена. Никаких требований выкупа или угроз. Исчезновение ребенка — гробовое молчание — затем появление уродца. Что это, тяжелая форма шизофрении?

— А почему ты думаешь, что маньяк — один-единственный?

— А мы так и не думаем, — сощурился Карпатов. — Это все газетчики. Им нужно персонифицировать зло в одном человеке. Может быть, там двое-трое… Пока мы только топчемся на месте. Честно говоря, не за что ухватить. Какой-то призрак. Тень отца Гамлета. Улики — хрен с ними, кое-какие есть, не в них дело. Главное, понять, для чего он все это вытворяет? Ведь есть же у него какая-то цель? Какая-то своя, пусть сумасшедшая, идея? Какой-то гиперсдвиг?

— А прежде, в других городах ничего схожего не было?

— Нет. Это наш, московский маньяк. Гастролер исключается. Где-то здесь у него должно быть убежище, где он мог бы держать детей, пока не заживут раны. И в это время доводить их до состояния полного помешательства.

— Удалять разум.

— Именно. Поэтому я сомневаюсь, что твоя девушка, Глория, побывала у него в руках. Она лишилась памяти лишь частично, разум ее сохранен. Следов насилия нет, тем более этих чудовищных надрезов. И кроме того, он занимается детьми, а не взрослыми девушками. А если бы она случайно стала свидетельницей его преступлений, то вряд ли бы он оставил ее в живых. Маньяк слишком осторожен.

— Но, послушай, Олег, а если он не в силах убить человека? Если он способен только на то, чтобы причинить ему физические и моральные страдания, раздавить психику? Мог он отпустить девушку после того, как убедился, что она уже не представляет для него опасности, что память ее безвозвратно утеряна? Он мог знать, что в таких случаях ее восстановление крайне сложно, почти исключено. Судя по его „операциям“, человек этот имеет медицинские навыки и, я уверен, наверняка изучал психологию. Разбирается в процессах, связанных с человеческим мозгом.