Легион - Уильям Питер Блэтти

– Мне дают какие-то таблетки, но они совсем не действуют, – пожаловалась девушка.

Амфортас положил карту на место. Когда он снова взглянул на пациентку, та неестественно изогнулась, едва сдерживая крик.

– Можно, я буду смотреть телевизор ночью? Я выключу звук.

– Я принесу тебе наушники, – пообещал Амфортас. – И никто, кроме тебя, ничего не услышит.

– Программы идут только до двух ночи, – с тоской в голосе поведала она.

Амфортас начал расспрашивать девушку, чем она раньше занималась.

– Я играла в теннис.

– Профессионалка?

– Да.

– А уроки давала?

Нет, уроков она не давала, а выступала на международных соревнованиях и колесила по всей стране.

– А место какое-нибудь занимаешь?

– Да, ракетка номер девять.

– В стране?

– В мире.

– Прости за мое невежество, – извинился он. И вдруг почувствовал озноб. Он ничего не мог пообещать ей.

А она все так же неподвижно сидела на кровати.

– Да, теперь это останется только в моей памяти, – тихо произнесла девушка.

Амфортас почувствовал комок в горле. Ей все известно. Он пододвинул стул поближе к кровати и принялся расспрашивать девушку о теннисе. Казалось, что она немного приободрилась. Тогда врач присел на стул.

– Ну, в основном мне запомнились поездки во Францию и в Италию Правда, во Франции и соперниц-то подходящих не было. Там я победила всех.

– А в Италии? – заинтересовался доктор. – С кем ты встречалась в финале?

Еще добрых полчаса болтали они о теннисе и о соревнованиях.

Взглянув на часы, Амфортас понял, что ему пора уходить. Девушка сразу же словно втянула голову в плечи и безразличным взглядом уставилась в окно.

– Да-да, конечно, идите, – пробормотала она. И снова ушла в свою скорлупу.

– У тебя есть здесь родственники? – осведомился врач.

– Нет.

– А где же они?

Она с трудом перевела взгляд с окна на экран телевизора.

– Они все умерли, – бросила она, словно невзначай. На экране бегали какие-то спортсмены, и эти чудовищные слова потонули в яростных криках болельщиков. Когда Амфортас выходил из палаты, девушка внимательно следила за происходящим на экране.

Очутившись в коридоре, Амфортас услышал, что она плачет.

Амфортас решил сегодня не обедать, а вместо этого поработать в своем кабинете. Надо закончить описание нескольких историй болезни. Два случая эпилепсии, где приступы провоцировались весьма необычно. В первом – женщина не выносила звуков музыки. Как только она их слышала, у нее тут же начинался припадок. Во втором – девочка одиннадцати лет также подвергалась припадку, стоило ей только взглянуть на собственную руку.

И еще несколько случаев афазии.[5]

Одна пациентка повторяла буквально все, что ей говорили.

Пациент, который писал, а потом не мог прочесть то, что написал.

Еще один пациент не мог узнать человека по лицу. Для того, чтобы больной признал этого человека, ему были необходимы дополнительные данные, например, голос или иная особая примета вроде родинки и необычного цвета волос.

Все формы афазии были связаны с поражением мозга. Отхлебывая кофе, Амфортас пытался сосредоточиться. Но это ему никак не удавалось. Отложив ручку, он внимательно посмотрел на фотографию в рамке, стоящую на столе. Золотоволосая юная девушка.

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет буквально впрыгнул Фриман Темпл, заведующий отделением психиатрии. Элегантной пританцовывающей походкой он сразу же направился к столу Амфортаса. При этом он слегка изгибался, так что складывалось впечатление, будто он ходит на цыпочках. Подойдя к свободному стулу, Темпл тут же плюхнулся на него и с ходу понес:

– Слушай, я тебе тут такую кралю присмотрел! – Он поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее. Вытянул ноги, затем, скрестив их, достал короткую тонкую сигару и прикурил от спички, а саму спичку швырнул на пол, помахав ею в воздухе, чтобы загасить пламя. – Клянусь Богом, тебе она придется по вкусу. Ноги у нее растут прямо от груди. А грудь какая! Господи, одна сиська как арбуз, а другая еще больше! И кроме того, она просто сохнет по Моцарту. Вине, ты обязан ее куда-нибудь затащить!

Амфортас равнодушно внимал этой тираде. Темплу было уже за пятьдесят, но этот коротышка сумел сохранить мальчишеский задор, и глаза его всегда светились весельем. Однако, присмотревшись к нему повнимательней, можно было заметить, что веселость эта весьма обманчива. И глаза его напоминали скорей волнующееся пшеничное поле. Иногда они внезапно останавливались, впившись в собеседника, оценивали и изучали его. Амфортас не любил Темпла и не доверял ему. Темпл постоянно надоедал Амфортасу рассказами о своих бесчисленных любовных похождениях. Или начинал плести какие-то пространные байки, будто, учась в колледже, слыл бесподобным боксером. При этом он заставлял всех называть его «Герцогом».

– Именно так все меня называли в Стенфорде, – хвастался он. – Все обращались ко мне не иначе, как «Герцог».

Каждой миловидной медсестре Темпл считал своим долгом сообщить, будто избегает боев, ибо «законом установлено, что мои руки считаются смертельным оружием», – говаривал он. Когда Темпл напивался, то становился просто невыносимым. Мальчишеское очарование сменялось неприкрытой агрессивностью и злобой. Сейчас он тоже был навеселе. Видимо, после изрядной порции алкоголя или амфетамина, а может быть, как подозревал Амфортас, того и другого одновременно.

– Я сам встречаюсь с ее подружкой, – продолжал свои откровения Темпл. – Правда, она замужем, ну и что? К черту мужа. Мне-то какая разница? Но та, которую я тебе наметил, конечно, свободна. Дать тебе ее телефончик?

Амфортас взял ручку и начал просматривать бумаги, делая на полях кое-какие заметки.

– Нет, спасибо. Я уже много лет не назначаю никому свиданий, – спокойно отказался он.

Внезапно психиатр словно протрезвел и, прищурившись, холодным взглядом окинул Амфортаса.

– Я это знаю, – ледяным тоном заметил он. Амфортас продолжал работать.

– Что у тебя за проблемы? Ты что, импотент? – не унимался Темпл. – Хотя, конечно, в твоем положении такое вполне возможно, но я могу вылечить тебя гипнозом. Это у меня здорово получается. Я самый лучший гипнотизер.

Амфортас игнорировал болтовню Темпла, делая заметки и что-то записывая для себя на отдельном листочке, словно психиатра и вовсе не было в его кабинете.