Две стороны неба - Алексей Корепанов

— На кровати… Мертвая! — рыдала Софи.

После этого Софи пошла в бар и напилась, но легче ей не стало.

Было ясно, что Вирджинии тоже кто-то сказал, чем закончился побег ее отца. Может быть, тот же Антоневич.

Роберт молча гладил дрожащие плечи Софи. В груди жгло так, что трудно было дышать.

— Софи, — сказал он и голос его дрогнул. — Если бы у тебя была возможность, ты бы сбежала отсюда?

— Куда? — горько прошептала Софи. — Куда бежать?…

Черная пустота, окружавшая беспорядочно разбросанные точки звезд, была угрожающе красива. Она полностью отрицала замкнутость коридоров и каморок, она открыто заявляла о своей беспредельности, недоступности, непознаваемости. И суета маленьких людей у захудалой звездочки с хрупкими шариками планет ее нисколько не трогала, потому что была слишком краткой, слишком незаметной, слишком ничтожной для того, чтобы поколебать ее извечное спокойствие.

То, что снаружи казалось черной угловатой скалой, изнутри было обсерваторией. Вместо потолка над Робертом распростерлась пустота — таково было свойство материала, придуманного и созданного людьми. Роберт стоял, окруженный пустотой и погруженный в пустоту, в которой без следа растворялись все желания, надежды и огорчения и оставалось место лишь холодному спокойствию.

«Какие мы все-таки ничтожные букашки перед лицом этой бездны, — думал Роберт, как и миллионы людей до него в черном тепле африканской ночи и в холоде Крайнего Севера, в душной ядовито пахучей тишине ночной сельвы и мертвом мраке лунных кратеров. — Зачем человек среди этой пустоты? Не едино ли, в сущности, положение нас, которые здесь, и тех, которые там, не уравнивает ли нас безграничная пустота?»

В шестнадцать лет все мы немного философы, независимо от наших взглядов на мир…

В дальнем конце обсерватории, у огромной туши телескопа, светлел чей-то силуэт.

«Вот и еще кого-то всосала пустота», — равнодушно подумала статуя, бывшая когда-то Робертом Гриссомом.

От маленьких звезд порхнул к нему неясный шорох, сложившийся в непонятное, ничего не говорящее сердцу созвучие: «Гедда». Слово билось в обледеневших извилинах его мозга, и что-то начало оттаивать, что-то сдвинулось и наполнило все его существо легкими шорохами, зазвучавшими в едином ритме: «Гед-да, Гед-да…»

Пустота нехотя отпустила его. Он вновь стал Робертом Гриссомом, одним из обитателей тесного мирка под названием «База».

Первой мыслью было уйти незамеченным. Но ноги решили иначе: они сами направили тело к светлому силуэту.

Гедда стояла в белом платье без украшений, сжимая в руке книгу. Она не обернулась, когда он замер позади, только тихо произнесла:

— Здравствуй, Роберт.

Он с благодарностью взглянул на нее и сглотнул горячий комок. И промолчал, потому что был уверен: у него пропал голос.

«Кто ты, загадочная Гедда? Я знаю, что тебе восемнадцать, и что ты постоянно читаешь книги в своей каморке. Я знаю, что ты разыскала где-то в глубинах Базы библиотеку, предназначенную явно только для самых высокопоставленных лиц военного персонала, потому что там есть книги этих коммунистических пророков Маркса, Энгельса и Ленина. Я знаю, что ты внимательно читала их, хотя непонятно, как их можно читать… Ты же знаешь, я честно пытался, и у меня заболела голова от этих бесконечных „экспроприаторов“, „средств производства“, „прибавочных стоимостей“… Куда лучше смотреть микрофильмы или слушать говорящие книги, где все понятно и просто: вот враг, а вот наши бесстрашные ребята или вот выматывающий душу социализм с его людьми-винтиками и попранием элементарных человеческих прав, а вот наша славная гордая страна с великолепным автоматизированным производством, могучая, сказочно богатая страна равных возможностей, где каждый может стать президентом.

Кто ты, загадочная Гедда? Ты родилась на Базе и живешь одна, хотя твои родители не умерли. Их прошлое слишком обычно, чтобы докапываться до подробностей. Мы подружились с тобой, Гедда, очень давно, я даже не помню когда, и ты всегда казалась мне не такой, как другие, да ты и на самом деле не такая, как другие. Ты „вещь в себе“, Гедда, я узнал, что это такое из книг, которые ты давала мне, хотя Канта я не смог осилить. И знаешь, Гедда, я одинаково не могу представить тебя как в этом змеином гнезде, так и в их коммунистическом Эдеме. Кто ты, загадочная Гедда? И почему ты не стала такой, как другие, как Софи, Женевьева, Эдит, Вирджиния?…»

— Вирджиния отравилась, — неожиданно для самого себя сказал Роберт.

Гедда не шелохнулась. Только зябко повела плечами.

Здесь, в окружении черной пустоты, не существовало времени, поэтому он не знал, когда Гедда заговорила — то ли через пять минут, а то ли — через годы.

— Мы перенесли сюда все пороки нашего общества, — она по-прежнему не оборачивалась, словно говорила для себя. — Мы сами — живое воплощение этих пороков.

— И ты?

Вместо ответа Гедда открыла книгу, полистала ее, повернув к свету, падавшему от светильника у телескопа, и медленно прочитала:

— «Рост преступности, наркомания, моральное загрязнение — это и многое другое делает людей менее гордыми за достижения страны в момент, который должен был бы стать радостным юбилеем». — Она помолчала. — Это было написано очень давно, в двухсотую годовщину Соединенных Штатов… Но разве не про нас?

Очарование пропало. На его место ворвалась злость.

— Пропаганда!

— Это писала буржуазная газета «Крисчен сайенс монитор». Буржуазная, не коммунистическая… Знаешь, что сказал когда-то один мудрец? «Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком». И это тоже про нас…

— Зачем ты это говоришь?

Гедда наконец повернулась к нему. Ее лицо было очень серьезным и взрослым, даже ужасным в своей серьезности.

— Затем, чтобы еще раз попытаться доказать тебе, что такой строй был обречен. И те, кто до сих пор еще проливают по нему слезы, не очень подходят под разряд человека разумного. Когда-то русский царь Петр Великий распорядился открыть в своей столице Кунсткамеру для хранения всяких редкостей. Как писалось в указе, «человечьих, скотских и звериных уродов», разного старинного оружия и тому подобного. Тебе не кажется, что наша База и есть эта самая Кунсткамера, а мы экспонаты?

— Значит, тебе по душе коммунизм? — едва сдерживаясь, спросил Роберт.

Гедда задумчиво накрутила на палец прядь каштановых волос.

— Я не знаю, каков на практике коммунизм. Я не видела его. Но мне очень хотелось бы посмотреть…

— Так пожалуйста! — в ярости крикнул Роберт. — Подсказать, как незаметно удрать? Меня ткнули носом в лазейку! Ей можно воспользоваться, если будет совсем невмоготу! Меня ткнули носом, не спрашивая согласия! Главное — не форсировать двигатели, а стрелять они побоятся.