Братья - Крис МакКормик

– Это же расизм! – отозвался один из парней (кстати, единственный белый из всей компании).

Открылась входная дверь, и наш импровизированный симпозиум сам по себе закончился. Все вернулись на свои места. Я проводил взглядом Рауля, который захлопнул за собой дверь подсобки, одновременно завязывая фартук. Черт ли меня дернул или любопытство, но я крикнул ему вдогонку:

– Эй, у тебя не осталось хотя бы одной ее визитки?

Да, тогда я говорил Броубитеру, что в жизни существуют лишь деньги и мили. Но и время тоже существовало. В нашей работе не было межсезонья, не было больничных листов, не было профсоюзов, которые регулировали бы часы работы и минимальный размер оплаты труда. Не было ни страховки, ни пенсии. Мы были всего-навсего подрядчиками, эдакими фрилансерами, наемниками в средневековом смысле. Мы были бойцами или, скорее, шутами, которых нанимали сюзерены. Мы были обречены скитаться из штата в штат, чтобы наши уловки, секреты постановочного мастерства оставались тайной для публики. Для нас не было проблемой провести девять матчей за неделю, причем в пяти разных городах, а по выходным – по два зараз. А потом каждое утро тренажерные залы и мили автомагистралей между ними…

Время летело слишком быстро, чтобы он мог учиться, поэтому мы отрабатывали все приемы во время наших переездов. Он постигал мастерство прямо на работе, то есть на ринге, а потом мы закрепляли материал в дороге. Броубитер сносно говорил по-английски, но все же не бегло, поэтому большую часть его рекламных роликов я делал сам. Кроме того, я давал ему некоторые базовые навыки – как не повредить позвоночник при сильных столкновениях и ударах, например. По пути до следующего города мы подробно разбирали его прошлые матчи. Школа греко-римской борьбы сделала его выносливым и дала способность правильно работать ногами, но в остальном я велел Аво забыть о том, чему его учили.

– Ты же поистине гигант, – сказал я ему. – Твой стиль – некоторая неуклюжесть, но при этом ты должен использовать свою силу и не гнуться под ударами. Тебя нельзя уронить. Это все чисто психологические моменты. О чем ты должен думать на ринге? Кто есть ты сам, кто есть твой противник. Что мы можем рассказать и показать публике? Ты слишком большой, – добавил я, – чтобы хоть как-то выказывать боль, разве что тебе начнут выдавливать твои глубоко посаженные глаза.

Это было единственное его слабое место – глаза под могучей бровью, и больше ничего. Он вроде понял. На какое-то время…

Чуть позже он понял, что боль – это реальность. Пытаясь не причинить вреда другому, мы часто раним сами себя. В конце концов, Броубитер был большим, но совсем еще зеленым – а ведь ничто так не разрушает тело, как отсутствие зрелости и неслабые габариты. Я наблюдал за ним, как он боролся с выбитым большим пальцем, вывихнутым плечом, разрывом мениска, как минимум с двумя сотрясениями мозга… а еще сокрушительные удары о настил, от которых долго не сходили кровоподтеки; казалось, что болевой синдром испытывают даже волосы на его груди.

Прошло примерно месяца четыре с момента нашего знакомства в «Выстреле», когда я подумал: Аво, что называется, «испекся» и готов уйти. И тогда я стал рассказывать ему о своем брате.

В течение нескольких первых недель нашего сотрудничества, когда мы наматывали мили от Лос-Анджелеса до Ванкувера, я, не умолкая, говорил ему о психологии, о бизнесе, но, оглядываясь, замечал, что Броубитер смотрит в окно, слушая меня вполуха. Я списал его рассеянность на отсутствие интереса.

Как-то раз, во время особо затянувшегося молчания в дороге, я сказал ему:

– Знаешь, парень, нет ничего постыдного в том, что ты хочешь бросить это дело. Я бы и сам, ей-богу, послал бы рестлинг подальше, если бы не Гил. Гил – это мой брат. Именно из-за него я и увлекся.

И вот же момент – клянусь всеми святыми – Аво так резко повернулся на своем сиденье, что моя «Каталина» сама собой перестроилась в другой ряд безо всякого моего участия.

– Эй, бро, – удивился Броубитер, впервые за последнее время искренне заинтересованный моими словами. – У тебя что, есть брат?

– Был, – ответил я.

Потом я рассказал ему про спортивный клуб в Бремертоне, Вашингтон. Именно там я и увидел первый бой в сентябре сорок пятого года. («Черт побери, брателло! – сказал он. – Я и не подозревал, что ты такой старый».)

В сорок пятом, когда люди вовсю праздновали окончание войны, а мне только исполнилось восемнадцать, я как раз собрался вступить в ряды ВМФ. Услышав эту новость, Гил – ему тогда было двенадцать – расстроился и две недели канючил, чтобы я не уезжал. Я было треснул его открытой ладонью – любовно, полушутя, – но брат только сильнее расплакался и совсем ушел в себя. А потом ему на глаза попался плакат с анонсом матча, и я решил сводить его посмотреть. Я чувствовал себя виноватым перед ним за то, что ударил его, за то, что довел до слез, и – как я сейчас понимаю – я немного тосковал по тем временам, когда мы с братом были совсем еще мальчишками. Так что я приобрел два билета и встретил его после школы, доставив немало радости… Что я запомнил тогда? Ничего особенного – какие-то едва различимые фигуры, они безрассудно бросались друг на друга, сверкая потными телами. Осталось лишь чисто детское ощущение победы истинного добра над абсолютным злом.

Победителем в финале вышел борец по имени Лу Тес. Надо же, я даже имя его запомнил! Я подвел Гила к рингу, хотя сам доподлинно знал, что все матчи постановочные. На обратном пути в автобусе Гил приподнял свою кепку и сказал мне:

– Ну вот, я же говорил, что все это взаправду.

И я, Теренс Джей Крилл, без пяти минут, господи боже мой, курсант Крилл, ответил:

– Ну, быть может, и действительно Лу был прав, и это все на самом деле по-настоящему.

Рассказывая эту историю Аво, я не просто хотел поведать о некоем эпизоде из моей биографии, а скорее дать ему понять, на что должен быть способен настоящий борец, в чем заключается его послание к публике. Я хотел объяснить: рестлинг – это своего рода магия, фокус, и для успеха нужно лишь одно – настолько глубоко верить в свое дело, чтобы зритель забывал, что перед ним сцена. В нашем деле, говорил я, необходимы талант и харизма, то есть способность сделать сказку более реальной, чем сама жизнь.

Только после службы на флоте, после того, как я отпахал на рыболовецком траулере, мне удалось научиться тем особым методам, которые заставляли зрителя верить. Я не чувствовал боли, зато научился показывать ее. Я понял, на что нужно обращать внимание, – не на кровь, что возбуждает среднего зрителя, а на глаза: в них можно увидеть осознанность присутствия на ринге. Не то, что мы имеем в виду, когда речь идет о «звездности», а нечто менее заметное, неуловимое. Объездив всю страну, я понял, что ринг – это единственное место, где двое по-настоящему заботятся друг о друге. Дада, именно так. Там, на ринге, мы буквально дышали жизнями, что держали в своих руках. Если внимательно понаблюдать за поединком, то можно заметить чрезвычайную сосредоточенность в каждом наносимом ударе, чрезвычайную аккуратность при каждом захвате. Это похоже на современную живопись, пояснил я Аво. Со стороны это похоже на насилие. Но если подойти поближе, то увидишь нежность.