Нашествие монголов - Василий Ян

Субудай, пораженный властными движениями Опалёнихи, сидел на корточках рядом с неподвижным телом и наблюдал, положив палец в рот.

Опалёниха стянула с Урянх-Кадана замшевые гутулы[332]и стала быстро и умело растирать побелевшие ступни снегом и войлоком. Два монгола, поняв, что она делает, начали тереть кисти рук. Опалёниха переходила поочередно от одной части тела к другой, наконец она ловко и осторожно занялась лицом.

– Вот возьми, чадо мое, потри гусиным сальцем, – косясь на Субудая, сказал священник, хозяин дома, протягивая деревянную миску. – Да еще влей ему в рот винца.

Долго возилась Опалёниха. В сенях стало тепло и душно от набившихся нукеров. Наконец раскрылись глаза, взгляд, далекий и неясный, скользнул по собравшимся, остановился на искривленном лице Субудай-багатура и засветился сознанием.

– Отец! Слушай… – прошептали губы. – Урусуты – дикие волки… Их нужно убить… Они не сдаются!..

– Что ты видел, сын мой, Урянх-Кадан? Что с тобой случилось? Кто тебе причинил зло? Я его живого рассеку на мелкие куски.

– Я был в плену!

Урянх-Кадан снова забылся.

Субудай принялся теребить его.

– Не мешай! – строго отстранила Субудая Опалёниха. – Не трогай!

– Слушай, ты, урусутка, – робко попросил Субудай, – спаси жизнь моему сыну, славному багатуру Урянх-Кадану! Я дам тебе свободу и награду, которой ты не видела даже во сне.

– Постараюсь и без награды. Мы и скотину хворую милуем. А он хоть и нехристь, а душа все же человечья…

Субудай спустился во двор, подошел к своему саврасому жеребцу, шептал ему в ухо, дул в ноздри и слушал, что ему скажет, какой знак подаст мудрый конь.

– Укажи мне, мой верный товарищ: срубить ли ей голову или одеть в парчовую шубу? Взять ли с собой дальше в поход или раздеть и вытолкать в лес? Какая урусутка! Багатур, а не женщина! Я таких еще не видал…

Конь качал головой, точно соглашаясь, и мягкими губами хватал хозяина за рукав.

Враг замыслов своего врага не знает.

Восточная поговорка

Всю ночь Савелий провел в тревоге. Всматривался сквозь бойницы в даль, прислушивался к шуму взбаламученного города. Обычная ночная тишина вокруг Рязани исчезла. Тысячи огней горели внизу под стенами и на равнине за рекой, точно щедрая рука разбросала вокруг раскаленные угли. Это татары всю ночь напролет жгли костры, безжалостно растаскивая для этого избы, сараи и заборы. Вдали, под небосклоном, полыхали огромные пожары. На низких тучах дрожали их багровые отблески.

Подошли ратники. Беспокойно смотрели вдаль.

– Вон горит Пронск!

– Сказал тоже! До него верст пятьдесят будет.

– А что же это?

– Ведь в самом деле Пронск…

– Гляди, Соболевку подпалили!

– Братцы, братцы!.. Ухорскую жгут…

– Где?

– Да вон, за лесом…

– А не Переволоки?

– Нет, их пока не тронули…

– Да что же это, братцы?! Изверги проклятые!..

– Вон еще горит! Вон – далеко!..

– Это Ярустово…

– Как Ярустово? – застонал Савелий. – Да ведь Ярустово верст тридцать за Рязанью! – И он подумал о своих, которым советовал в случае беды бежать к Пахому-рыбаку в Ярустово.

– Зачем им ждать, пока возьмут Рязань? Что им, окаянным, тридцать верст! Вишь их сколько! Кругом так и рассыпались. Жгут да грабят погосты…

В стороне Ярустова зарево было особенно сильным. Яркое желтое пламя поднялось высоко и лизало облака.

– Дурни! – сказал молодой ратник. – Это татары себе на голову стога с сеном подожгли.

– Нет! Зря сказал! – возражал Савелий. – Татарам сено дороже хлеба. Кони-то без сена пропадут… Куда эти стервецы тогда денутся? Это наши сами сено подожгли. Будем жечь скирды и стога, татар выморим.

– Да! Уж им здесь не житье!.. Мы им не покоримся!

Ночь прошла тревожно. Стража не смыкала глаз.

Утром за рекой пропели петухи. В Рязани отозвались другие. Покрытые инеем воины всматривались в затухавшее зарево. Татарские костры продолжали мигать тысячами огней.

Солнце поднялось над синей бахромой дальних лесов. Пробежавшие по снежной равнине розовые лучи осветили татарские отряды, черными потоками направлявшиеся к городу.

Лошади и люди тащили розвальни с бревнами, жердями, досками. На стене с любопытством и волнением толпились рязанцы и гадали, что будут делать татары. Стали прибывать группы пленных. Вокруг них вертелись татары и стегали плетьми, подгоняя отстававших. Со стены было ясно видно, что на многих татарах уже надеты русские крестьянские полушубки и армяки, а пленные идут раздетые, оборванные, многие в одних портах и рубахах. Некоторые падали; на них набрасывались татары и били, пока те не вставали снова или же не затихали навсегда.

Пленные начали возводить внизу, вокруг города, деревянный забор, складывая растасканные из домов бревна и доски.

– Гляди, точно баранов огораживают!.. – говорили на стенах.

– И шкуру сдерут, как с барана…

– Посмотрим, кто кого! Пусть сюда, стервецы, сунутся!..

К воротам подъехало несколько всадников. Среди них был князь Глеб. Он кричал, клялся, что никакого вреда никому в Рязани не будет:

– Откройте ворота и выходите в поле! Только добро свое оставьте дома. Свободно пойдете, куда хотите, татары пальцем вас не тронут.

– Это Глеб Владимирович, – заволновались на стене. – Братоубийца окаянный! Сродственников обманом перебил. Каин проклятый!.. Недаром тебе анафему поют!

– Братьев сгубил, теперь родину продаешь… Кол тебе осиновый в спину!

Со стены полетели стрелы. Ловко пущенный камень ранил Глеба. Он поспешно повернул коня и умчался обратно.

На рассвете камнеметная машина придвинулась ближе к городским воротам. Татары, скрываясь за большими деревянными щитами, начали обстрел. Они оттягивали бревно с железной чашкой на конце, опускали в чашку большой камень. Бревно с грохотом откидывалось вперед, швыряя камень. Невдалеке, за развалинами дома, скрывались в засаде татарские всадники, поджидая, не выйдут ли смельчаки из ворот.

Воевода Кофа приказал строго-настрого:

– Сохраняйте свою силу! Отбивайте неверных! Но не выходите из ворот. Они нам готовят лукавую затею!..

Вечер накануне штурма Рязани Бату-хан проводил в той церкви. Юртджи писали последние приказы отрядам. Самые строгие наказания угрожали тем, кто не ворвется в город, а откатится обратно.