«Священные войны» Византии - Алексей Величко

Опозоренный спафарий Илия, оказавшийся рядом с Филиппиком, желал отомстить за свою жену и вызвался доставить Ринотмета к новому самодержцу римлян. Во главе кавалерийского отряда он помчался за свергнутым и отверженным монархом, а тем временем Филиппик устранял последние преграды на пути своего самостоятельного царствования. Ему не терпелось поскорее умертвить сына Ринотмета Тиверия, которого царица Анастасия, мать Юстиниана II, напрасно прятала в алтаре храма Влахернской Богоматери и умоляла убийц о пощаде. Патриций Мавр и его помощник хладнокровно вошли в святыню храма, вынесли мальчика из него, положили на земле и зарезали, как ягненка, похоронив затем на кладбище в церкви Бессребреников[1048].

А Илия тем временем домчался до Даматрии, где находился Ринотмет, склонил болгар отложиться от Юстиниана, а затем лично отрубил бывшему императору голову, отослав ее новому василевсу византийцев. Радость от убийства Ринотмета была столь велика, что его голову возили напоказ по городам, включая Италию. Затем ее насадили на пику и использовали в качестве знамени. Единственно, где к известию о его смерти отнеслись с печалью, так это в Риме, папа которого не забыл, что именно Юстиниан обещал и гарантировал те полномочия, которые понтифик с таким трудом отстаивал от могущественного Константинопольского патриарха.

Смертью Юстиниана II закончила свое существование династия Ираклидов – суровых, мужественных воинов, защитников Церкви, последний представитель которой, несмотря на былые заслуги, поставил Римскую империю на грань катастрофы[1049].

Новый император Византии едва ли являлся тем лицом, которому по силам было справиться со всеми проблемами и бедами, обрушившимися на Империю в последнее десятилетие. И не случайно летописец говорит, что «царствование его было нехорошим и легкомысленным»[1050]. По некоторым сведениям, он принадлежал к знатному роду, входившему в состав армянской аристократии, но его опытность в делах государственного управления оставляет большие сомнения. Кроме того, находясь долгое время в ссылке, Филиппик едва ли смог приобрести необходимые государственные знания, да и личные особенности его натуры не позволяли надеяться на счастливое царствование этого человека, фантазией судьбы вознесенного на высший пьедестал.

Конечно, он был образован, красноречив и по-своему неглуп. Однако эти качества вступали в явное противоречие с непомерными амбициями нового царя, его склонностью к роскоши и удовольствиям, которым он предавался с какой-то безумной страстью, а также с отсутствием каких-либо организаторских способностей. При всех личных недостатках казненный император Юстиниан II был рачительным хозяином и сумел все-таки пополнить государственную казну, но теперь собранные средства бездумно растрачивались на прихоти нового правителя.

Как и многие случайные на троне люди, Филиппик полагал, будто Божественное провидение с юности предназначило его для какой-то важнейшей миссии, исполнив которую он повернет колесо истории в другую сторону. Вопрос для него заключался только в том, чтобы определить, в чем же суть этого таинственного поручения? Но вскоре ответ был получен, и Филиппик напрямую связал его с фактом своего воцарения.

Еще в юные годы Филиппик, семья которого исповедовала монофелитство, сошелся со Стефаном, помощником Антиохийского патриарха Макария, анафематствованного VI Вселенским Собором. Но, по-видимому, монофелитство не стало его твердым убеждением, хотя и оставило некоторый след в душе. Скорее, он был индифферентен к вопросам веры. Повзрослев, Филиппик как-то посетил один из монастырей, где пребывал под арестом «на перевоспитании» монах-монофелит, прослывший в некоторых кругах пророком. Взглянув на молодого человека, монах невозмутимо предрек тому царство. Естественно, Филиппик смутился, но монах продолжал: «Если такова воля Бога, то к чему ты возражаешь? VI Собор решил плохо. Если ты воцаришься, то отвергни его, и твое царство будет мощно и продолжительно».

Для амбициозного авантюриста, каким в душе был Филиппик, такое «пророчество» стало настоящим руководством к действию, и он терпеливо ждал, надеясь на его скорое исполнение. Когда вследствие внутренних волнений царем стал Леонтий, горькая обида охватила его, но монах, которого молодой человек посетил вновь, успокоил: «Не спеши! Исполнится!» Вновь потянулись годы ожидания, и вот царский трон перешел к Тиверию – Филиппик вновь обратился к «предсказателю» и услышал ответ: «Не спеши! Дело в будущем»[1051].

Очевидно, молодому аристократу не терпелось примерить царскую диадему, поскольку в скором времени об этих «пророчествах» знали все при дворе. А когда Филиппику привиделся сон, в котором орел кружил на его головой, надежды переросли в твердую уверенность, за что он и поплатился свободой, проведя несколько лет в ссылке. Наконец, в силу указанных выше обстоятельств Филиппик был провозглашен царем, и теперь он решил исполнить «высшую» волю Небес.

В первую очередь Филиппик заявил, что не переступит порога царского дворца до тех пор, пока не будет уничтожено изображение VI Вселенского Собора в передних покоях и запись о нем на арке Милия на площади Августея. Его приказание было моментально исполнено, и поверх уничтоженных записей придворные художники изобразили самого императора и патриарха Сергия, официального автора монофелитства.

Привычка повиноваться царской власти, особенно в эпоху, когда система государственного управления почти рухнула и каждый новый император внушал надежду на скорое выздоровление Римского государства, невольно расширила круг сторонников Филиппика. Кстати сказать, то, с какой легкостью клир и царский двор отнесся к попытке реставрации монофелитства царем, со всей очевидностью свидетельствует о резком падении духовной образованности византийцев того времени, и полной деморализации общества, лучшие представители которого (а их ранее было очень много) шли на смерть ради своих идеалов и убеждений. Если византийское общество того времени и являлось православным, то, скорее, по привычке, чем по убеждениям. Такое состояние умов вообще характерно для «смутных времен», не стала исключением и Византия.

Надо сказать, царь был последователен в своей нелюбви к VI Вселенскому Собору: он официально кассировал его решения, утвердил «догмат» о единой воле во Христе, восстановил память патриарха Сергия и папы Гонория и приказал внести их имена в диптихи. Экземпляр соборных деяний, некогда обнаруженный императором Юстинианом II, хранящийся во дворце, был публично сожжен. Патриарх, твердый в своем православии, лишился кафедры, на которую по приказу царя поставили патриаршего библиотекаря Иоанна (712—714).