Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов - Григорий Сковорода

А кто же сие поет? Архидурак некий древний, нарицаемый Сократ. А подпевает ему весь хор дурацкий. О, о! Весьма они разнятся от нашего хора. Мы вот как поем:

Между тем как Фридрик мудрствует, прилетела седмица тетеревов и три племянника его. Сие капральство составило богатый и шумный пир. Он совершался недалеко от байрака, в котором дятел выстукивал себе носиком пищу, по древней малороссийской притче: «Всякая птичка своим носком жива».

Подвижный Сабашик пролетал немалое время. Продлил путь свой чрез три часа.

Он послан был к родному дяде пригласить его на дружескую беседу и на убогий обед к отцу. Возвращаясь в дом, забавлялся песенкою, научен от отца своего измлада, сею:

Летел Сабаш мимо байрака. «Помогай Бог, дуб!» – сие он сказал на ветер. Но нечаянно из-за дуба раздался голос таков:

«Где не чаешь и не мыслишь, там тебе друг будет…»

«Ба-ба-ба! О любезный Немес! – воскликнул от радости Сабаш, узрев дятла, именуемого Немес. – Радуйся, и опять твержу – радуйся!»

Немес. Мир тебе, друже мой, мир нам всем! Благословен Господь Бог Израилев, сохраняющий тебя доселе oт сетования.

Сабаш. Я сеть разумею, а, что значит сетование, не знаю.

Немес. Наш брат птах, когда попадет в сеть, тогда сетует, сиречь печется, мечется и бьется об избавлении. Вот сетование.

Сабаш. Избави, Боже, Израиля от сих скорбей его!

Немес. А я давеча из того крайнего дуба взирал на жалостное сие зрелище. Взгляни! Видишь ли сеть напяленную? Не прошел час, когда в ней и вокруг нее страшная совершалась будто Бендерская осада. Гуляла в ней дюжина тетеревов. Но в самом шуме, и плясании, и козлогласовании, и прожорстве, как молния, пала на них сеть. Боже мой, какая молва, лопот, хлопот, стук, шум, страх и мятеж! Нечаянно выскочил ловец и всем им переломал шеи.

Сабаш. Спасся ли кто из них?

Немес. Два, а прочие все погибли. Знаешь ли Фридрика?

Сабаш. Знаю. Он добрая птица.

Немес. Воистину тетерев добрый. Он-то пролетел мимо меня из пира, теряя по воздуху перья. Насилу я мог узнать его: трепетен, растрепан, распущен, измят… как мышь, играемая котом: а за ним издалека племянник.

Сабаш. Куда же он полетел?

Немес. Во внутренний байрак оплакивать грехи.

Сабаш. Мир же тебе, возлюбленный мой Немес! Пора мне домой.

Немес. А где ты был?

Сабаш. Звал дядю в гости.

Немес. Я вчера с ним виделся и долго беседовал. Лети ж, друг мой, Господь на всех путях твоих, сохраняющий вхождения твои и исхождения твои. Возвести отцу и дяде мир мой.

Сия весть несказанно Сабаша устрашила. Сего ради он не признался Немесу, что беседовал с Фридриком пред самым его несчастием. «Ну, – говорил сам себе, – научайся, Сабаш, чужою бедою. Для того-то бьют песика перед львом (как притча есть), чтоб лев был кроток. О Боже! В очах моих бьешь и ранишь других, достойнейших от меня, да устрашусь и трепещу беззаконной жизни и сластей мира сего! О сласть! О удка и сеть ты дьявольская! Сколь ты сладка, что все тобою пленены! Сколь же погибельна, как мало спасаемых! Первое все видят, второе – избранные».

Таковым образом жестоко себя наказывала и сама себе налагала раны сия благочестивая врода и, взирая на чужую бедность, больше пользовалась, нежели собственными своими язвами битые Богом, жестокосердные беззаконники, и живее научалась из черной сей, мирские беды содержащей (бо черная книга, беды содержащая, есть то сам мир) книги, нежели нечестивая природа, тысячу книг перечитавшая разноязычных. О таковых ведь написано: «Знает Господь неповинных избавлять от напасти… Праведник от лова убежит, вместо же него попадется нечестивый».

В сих благочестивых мыслях прилетел Сабаш домой, а за ним вскоре с двумя своими сыновьями приспел дядя. Созваны были и соседи на сей убогий, но целомудренный пир и беспечный. В сей маленькой сторонке водворялась простота и царствовала дружба, творящая малое великим, дешевое – дорогим, а простое – приятным. Сия землица была часточка той земельки, где странствовавшая между людьми истина, убегающая во зле лежащего мира сего, последние дни пребывания своего на земле проводила и последний отдых имела, пока взлетела из дольних в горние страны.

Сабаш, отдав отцу и дяде радость и мир от Немеса, тут же при гостях возвестил все приключившееся. Гостей был сбор немал с детьми своими, отроками, и юношами, и женами. Алауда[277] – так нарицался отец Сабашев – был научен наукам мирским, но сердце его было – столица здравого разума. Всякое дело и слово мог совершенно раскусить, обрести в нем корку и зерно, яд и еду сладкую и обратить во спасение.

Алауда в слух многих мужей, юношей и отроков научал сына так:

– Сын мой единородный, приклони ухо твое. Услышь голос отца твоего и спасешься от сети, как серна от ловцов. Сын, если премудр будешь, чужая беда научит тебя, дерзкий же и бессердый сын уцеломудряется собственным искушением. И сие есть бедственное. Сын, да болит тебя ближнего беда! Любящий же свою беду и не болящий о чужой, сей есть достоин ее. Не забудь притчи, какую часто слышал ты от меня, сей: «Песика бьют, а левик боится».

Какая польза читать многие книги и быть беззаконником? Одну читай книгу, и достаточно. Воззри на мир сей. Взгляни на род человеческий. Он ведь есть книга, книга же черная, содержащая беды всякого рода, как волны, встающие непрестанно на море. Читай ее всегда и поучайся, вместе же будто из высокой гавани на беснующийся океан взирай и забавляйся. Не все ли читают сию книгу? Все. Все читают, но несмысленно. Пяту его блюдут, как написано, на ноги взирают, не на самый мир, сиречь не на голову и не на сердце его смотрят. Сего ради никогда его узнать не могут. Из подошвы человека, из хвоста птицы – так и мира сего: из ног его не узнаешь его, разве из головы его, разумей, из сердца его. Какую тайну закрывает в себе гадание сие?

Сын, все силы мои напрягу, чтоб развязать тебе узел сей. Ты же внимай крепко. Тетерев видит сеть и в сети еду или снедь. Он видит что? Он видит хвост, ноги и пяту сего дела, головы же и сердца сей твари, будто самой птицы, не видит. Где же сего дела голова? И есть она что то такое? Ловца сердце в теле его, утаенном за кустом. Итак, тетерев, видя едину пяту в деле сем, но не видя в нем головы его, видя, не видит: зрячий по телу, а слеп по сердцу. Тело телом, а сердце зрится сердцем. Се ведь оная евангельская слепота, мать всякой злости! Сим образом все безумные читают книгу мира сего. И не пользуются, но увязают в сети его. Источник рекам и морям есть глава. Бездна же сердечная есть глава и источник всем делам и всему миру. Ибо ничто же есть мир, только связь, или состав дел, или тварей. И ничто есть века сего Бог, разве мирское сердце, источник и голова мира. Ты же, сын мой, читая книгу видимого и злого сего мира, возводи сердечное твое око во всяком деле на самую голову дела, на самое сердце его, на самый источник его, тогда, узнав начало и семя его, будешь правый судья всякому делу, видя голову дела и самую исту, истина же избавит тебя от всякой напасти. Ибо, если два рода тварей и дел суть, тогда и два сердца. Если же два сердца, тогда и два духа: благой и злой, истинный и лживый… По сим двум источникам суди всякое дело. Если семя и корень благой, тогда и ветви и плоды. Ныне, сын мой, будь судья и суди поступок тетеревов. Если прав осудишь, тогда по сему образу первый судья будешь всему миру. Суди же так.