Исторические районы Петербурга от А до Я - Сергей Глезеров

23 июля 1888 г. с иконой произошло «чудесное событие». Во время грозы в часовню попала молния. Начался пожар, в котором икона не сгорела, а «чудесным образом» обновилась. Лик Богоматери просветлел, а к самой иконе прилипли мелкие монеты из разбитой молнией кружки для пожертвований. Всего монеток было одиннадцать: девять из них – полукопейки чеканки времен Александра I, полукопейка времен Николая I и одна четверть копейки эпохи Александра II. Монетки держались на иконе «без всякой видимой причины». С тех пор ее стали звать «икона с грошиками».

В произошедшем событии верующие увидели небесное знамение прославления иконы.

В конце 1890-х гг. по проекту архитектора А.И. фон Гогена (при участии А. Иванова) рядом возвели величественный храм в честь Скорбящей Божией Матери, а возле него в декабре 1909 г. освятили каменную часовню. Она была очень большой – могла вместить до тысячи человек. В ней установили «икону с грошиками», а прежнюю деревянную часовню как реликвию также установили внутри новой часовни.

…В 1932 г. церковь Скорбящей Божией Матери закрыли, а через год снесли. Сохранилась только часовня (современный адрес – пр. Обуховской Обороны, 24). В 1991 г. ее передали верующим, и она стала подворьем Зеленецкого монастыря, что расположен на полпути между Тихвином и Волховом.

Часовня Скорбященской церкви (пр. Обуховской обороны, 24). Фото автора, февраль 2010 г.

А рядом с часовней восстановили могилу юродивой Матренушки-босоножки, которая в начале ХХ в. пользовалась едва ли не такой же славой, как Ксения Петербуржская. Вдова военного, она была Божьей странницей. Продав в Костроме все свою бакалейную лавочку, она раздала вырученные деньги нищим и бедным, а сама отправилась странствовать. Ходила она везде босиком, зимой и летом. Теплой одежды она тоже никогда не имела, а носила легкую, летнюю, и обязательно белую, как эмблему ангельской чистоты. В миру Матренушку звали Матреной (Матроной) Петровной Мыльниковой.

Старица Матренушка скончалась 30 марта 1911 г. По паспорту ей значилось 92 года, а она говорила всем близким, что ей уже 97 лет. Весть о ее смерти быстро разнеслась по Петербургу, и тысячи почитателей Матренушки пришли к ее дому. Ее похоронили возле часовни, на высоком обрыве Невы.

Ныне на могиле стоит белый крест с надписью: «Блаженная старица Матрена-босоножка Санкт-Петербургская юродивая (в тайном постриге схимонахиня Мария) 1814 – 30.III.1911».

И еще один штрих к портрету Стеклянного города. Недалеко от часовни берега Невы соединяет Финляндский железнодорожный мост, построенный в 1910 – 1913 гг. Он находился на ветке железной дороги, которая соединила два важнейших направления – московское и финляндское. Над всей территорией Стеклянного городка прошла железобетонная эстакада длиной больше 600 метров.

На исходе советского времени, в середине 1980-х, параллельно старому мосту с низовой его стороны соорудили новый, своего рода дублер. Пролетные строения моста собрали на берегу, а затем с помощью понтонов доставили на место. Эта операция широко освещалась в прессе.

При реконструкции моста старую железобетонную эстакаду постепенно демонтировали, а вместо нее возвели новую с трапециевидными опорами.

Матренушка-босоножка

Могила Матренушки-босоножки. Фото автора, февраль 2010 г.

Любопытно отметить, что в допетровские времена как раз в этих местах располагалась небольшая деревушка Хаапаси, она же Осиновая. В 1505 г. в ней числились три двора, в которых жили крестьяне Ивашко Палкин, Фомка Васильев и Осташ Гридин. «Поле пустоши Хаапаси – плохая песчаная земля», – записали составители шведской карты тех лет…

Сегодня в городском обиходе прочно держатся два названия, в которых фигурирует понятие «сторона»: Петроградская и Выборгская. Между тем подобный особый тип наименования местностей – «сторона» – появился еще в первые годы существования Петербурга. Он определял противоположные берега Невы.

Северная часть города именовалась Карельской, Финской или Шведской стороной, а с 1710-х гг. – Выборгской. Район реки Охты и бывшего шведского города Ниена, известного на Руси как Канцы, звался Канцевской стороной; левый берег Большой Невы – Ингерманландской, а с 1710-х гг. – Адмиралтейской стороной. Тогда же появились названия Петербургской и Московской сторон.

В 1718 г. городские «стороны» стали административныvи единицами, а их названия приобрели официальный характер. Любопытно, что после переименования Петербурга в Петроград Петербургская сторона стала Петроградской, не став после 1924 г. «Ленинградской стороной».

Сегодня название «стрелка» однозначно ассоциируется у нас с оконечностью Васильевского острова, украшенной Биржей и ростральными колоннами. Однако в старом Петербурге стрелок было больше, причем одна из них, Елагинская, связана с любопытной традицией, сегодня совершенно позабытой.

Здесь, на знаменитом «пуанте», теплыми весенними вечерами собирался столичный бомонд. Ни один путеводитель или справочник по городу не обходились без упоминания об этой популярной достопримечательности. Здесь светская публика наблюдала за восхитительными картинами солнечного заката – на фоне залива с мачтами судов и снующих яликов яхт-клуба.

Но главное, это было место весенней и летней «тусовки» всего аристократического и элегантного столичного общества. Как говорили в то время – «петербургского high life’а». Историк Пыляев отмечал, что Елагинская стрелка стала им с середины XIX в. Согласно легенде, сей «пуант» стал процветать благодаря некоей «царице салонов» графине С-ве. Будто бы Николай I выжил эту графиню из ее поместья в Графской Славянке, заставив ее продать свою усадьбу, потому что она переманила туда все светское общество из Царского Села.

В отместку за это гордая графиня решила доказать, что к ней будут ездить везде, где бы она ни находилась, и выбрала дикий оконечный уголок Елагина острова, оглашаемый до этого только пением соловья да унылой песнью рыбака со взморья, – и через несколько дней это место превратилось в «блестящую гостиную».

А знаменитый краевед Столпянский называл даже точный год, когда началось паломничество на стрелку – 1847-й. Первыми, как он утверждает, стали любоваться здесь «закатом ингерманландского солнца» дачники соседних Каменного и Крестовского островов. Сперва это занятие встретили насмешкой, но уже вскоре оно понравилось и вошло в моду.

К вечеру стрелка наполнялась изысканным столичным обществом: «Тут и аристократы, и мещане во дворянстве, и чиновники высших рангов, и блестящие офицеры, и богато разодетые дамы с лорнетами в руках, всевозможных званий и положений». Поэт Апухтин описал великосветское елагинское общество в своем стихотворении «А la point» («На стрелке»), а спустя десятилетия в эмигрантском Берлине поэт Агнивцев с восторгом слагал строки: