Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Где сейчас Цезарь? Надо думать, что на пути к Театру Помпея, где состоится заседание сената. С ним, конечно же, должен быть Антоний и другие соратники, которые защитят его. Но можно ли доверять даже Антонию? И что, если Цезарь настоит и отошлет телохранителей? Луций вспомнил, какому риску подвергались они оба прошлой ночью на Палатине, и содрогнулся.

Он должен найти Цезаря и предупредить его, но как? Луций был хорошим бегуном, но даже сумей он расправить крылья и полететь, Цезарь почти наверняка явится в Театр Помпея раньше, а Брут и прочие наверняка уже его поджидают.

Так или иначе, он должен попытаться. Луций набрал в легкие воздуха и продолжил стремительный бег.

Теперь он бежал вниз по склону Авентина, вокруг фонтана, питавшегося из Аппиева акведука, мимо Ара Максима. Неожиданно на него навалилась страшная усталость. Ноги налились свинцом. Грудь, казалось, стянули железные обода. Ступни были стерты в кровь: обувь, надетая им с утра, не предназначалась для бега, но он мчался стрелой, куда быстрее, чем надеялся сам.

Наконец впереди показался массивный фасад Театра Помпея. Чтобы избежать обвинений в упадочничестве, Помпей построил здание, внешне походившее скорее на храм, чем на театр. По хитроумному замыслу архитектора ряды театральных сидений одновременно представляли собой ступени, поднимавшиеся к святилищу Венеры на вершине. От самого Театра Помпея ответвлялось несколько портиков, уставленных сотнями статуй. В этих аркадах находились святилища, сады, лавки и общественные помещения, включая огромный зал, в котором происходили заседания сената.

Общественная площадь и широкие ступени, ведущие к главному портику, были пусты. Луций надеялся увидеть, как ступени омывает бело-красный поток: сенаторы в их окаймленных пурпуром тогах переговариваются, прежде чем влиться в двери зала. Однако сенаторы, кажется, уже были внутри.

Но нет, внутри были не все. На самой верхней ступени Луций разглядел две фигуры, стоявшие рядом и увлеченные серьезным разговором. Он поднажал, пересек площадь и достиг подножия лестницы, откуда увидел, что один из стоящих наверху – Антоний. Вторым был едва знакомый ему сенатор по имени Тиберий.

Луций устремился вверх по ступеням, шатаясь и едва дыша. Беседовавшие сенаторы заметили его и прервали разговор. Когда он оказался рядом, Антоний поддержал его, не дав упасть.

– Клянусь Геркулесом, ты выглядишь, словно вернулся из боя, – промолвил Антоний, улыбаясь.

Казалось, вид Луция не столько напугал, сколько позабавил его.

– Что случилось, юноша?

Луций так запыхался, что ему было трудно говорить.

– Цезарь… – с трудом прохрипел он.

– Он внутри, со всеми остальными, – сказал Антоний.

– Ты… почему не с ним?

Антоний вскинул бровь:

– Да вот, Тиберий задержал, отвел в сторонку…

– Чтобы обговорить важное дело наедине, – вмешался Тиберий, наградив Луция острым, угрожающим взглядом.

– Но мы уже все обговорили, не так ли, Тиберий? Пора зайти внутрь. Надеюсь, они не закрыли двери?

Антоний через плечо бросил взгляд на вход в зал заседаний. Перед массивными бронзовыми дверями, которые оставались открытыми, жрецы счищали кровь и внутренности с каменного алтаря, на котором перед началом каждого нового делового дня совершалось гадание. Антоний, чья жизнерадостность казалась неколебимой, улыбнулся и со смехом сказал Луцию:

– Будь ты здесь, когда совершались жертвоприношения, глазам бы своим не поверил. Бедные создания укладывали под нож ради знамений – и что же? У первого цыпленка не оказалось сердца: жрецы переполошились – дальше некуда. Цезарь приказал приносить жертву за жертвой, но что-то у них не задалось. Жрецы говорили, что все внутренности какие-то не те, одни знаки противоречат другим и все такое. В конце концов Цезарь сказал: «Ну вас к Гадесу с этой ерундой, перед битвой при Фарсале тоже все знамения были никудышными. Пусть сенат приступает к делу».

Антоний ухмыльнулся. С чего это он такой веселый? Луций отступил от собеседников, не зная, можно ли сейчас доверять даже Антонию.

Молодой человек чувствовал слабость, перед глазами его плясали точки, все казалось нереальным, словно происходящим во сне. Он уставился на ближний алтарь, с которого жрецы все еще соскребали останки жертвы, и вид окровавленных тряпок, которыми они орудовали, поверг его в панику. Луций проскочил мимо двоих сенаторов и вбежал в зал.

Это было овальное помещение с амфитеатром спускающихся к центру сидений. Заседание еще не открылось, и пространство полнилось гомоном голосов. Большинство сенаторов уже заняли свои места, но некоторые еще толклись возле кресла председательствующего (до сих пор никто не смел открыто назвать его троном), на котором восседал Цезарь. Диктатор выглядел спокойным, даже безмятежным! Он подписывал какие-то документы, и лишь то, как нервно вертел он в проворных пальцах стило, выдавало хорошо скрываемое возбуждение, которого он просто не мог не испытывать в столь судьбоносный день.

Один из сенаторов, Тиллий Цимбер, приблизился к Цезарю с угодливым поклоном просителя. Видимо, Цезарь счел его ходатайство неприемлемым, ибо покачал головой, даже махнул стилом, отсылая его. Сенатор, однако, не удалился, а, напротив, вцепился в тогу Цезаря на его плече.

– Нет! – вскричал Луций.

Голос его от волнения сделался тонким и звонким, как у мальчика. Взоры обратились к нему. Цезарь тоже посмотрел в его сторону, непонимающе сдвинул брови, но тут же вернул свое внимание Цимберу.

– Убери руки, Цимбер! – процедил Цезарь сквозь сжатые зубы.

Но Цимбер потянул тогу на себя так, что едва не стащил Цезаря с кресла. Ткань сползла, обнажив плечо диктатора. В то время как Цимбер, не выпуская тоги, озирался на стоявших поблизости сенаторов, взгляд его был близок к панике.

– Чего вы ждете? – заорал сенатор. – Живее!

И тут вперед выступил Каска с каплями пота на лбу. Оскалив в злобной гримасе зубы, он высоко занес острый кинжал.

Зал охнул и в ужасе замер, и только Цезарь, казалось, ничего не заметил. Он по-прежнему сердито и удивленно смотрел на Цимбера и повернул голову лишь в тот момент, когда Каска обрушил сверху вниз свой удар. В глазах его мелькнуло потрясение, и в тот же миг сталь с отвратительным звуком вонзилась в обнаженную плоть ниже шеи.

Цезарь взревел от боли, перехватил одной рукой запястье Каски, а другой вонзил нападавшему в предплечье стило. Каска завопил, вырвал из раны окровавленный клинок и отпрянул. Но к креслу, обнажая кинжалы, уже подступали другие.

Цезарь вырвался из хватки Цимбера, но борьба привела его тогу в такой беспорядок, что он запутался в ней. Из раны на шее обильно лилась кровь, лицо его выражало ярость и неверие. Но даже тогда Луций надеялся, что худшего еще можно избежать. Цезарь был ранен, но оставался в сознании и на ногах. У него имелось стило – хоть какое-то, но оружие. Достаточно на некоторое время сдержать заговорщиков, и на помощь Цезарю придут его сторонники. О, если бы Луций был вооружен!