Кошки-мышки - Вера Каспари

Четыре колледжа вышвырнули его вон. Дартмут он успел покинуть непосредственно перед тем, как за ним явился шериф, чтобы арестовать по обвинению в изнасиловании – по иронии судьбы, истица была всем известной проституткой. Все это могло стать искрометнейшей комедией, когда бы не было так трагично. Здоровенный самодовольный донжуан, до того красивый, что женщины на улице с тоской смотрели ему вслед, знал о любви меньше, чем викторианская барышня. Считая близость скотством, он и вел себя как скот. Элементарные правила сексуальной гигиены были ему неизвестны, занятия по психологии он неизменно прогуливал и не мог даже на скелет взглянуть, не краснея.

Словом, требовалось чудо. Барклай был настолько убежден в порочности своей натуры, что просто объяснить ему причины его поведения было бы недостаточно. Зато в его случае как нельзя лучше годился метод Пека – философия понимания себя, аккуратная и нетребовательная религия, не утруждающая себя идеей бога.

И метод сработал. В комнате Барклая начали копиться нетронутые бутылки. Без помощи алкоголя Барклай уложил в постель чувственную и толковую медсестру, которая была только рада послужить интимной наставницей такому привлекательному пациенту.

Благодарность Нобла Барклая не знала границ. В то время никакая жертва не показалась бы ему слишком большой для выражения своей преданности новому другу. Уже после выздоровления он долго жил в санатории, просто чтобы оставаться рядом с Пеком, и ждал ответа от издателей с нетерпением не меньшим, чем сам автор «Признания и внушения». Он всем сердцем верил в придуманную Пеком философию и не сомневался, что мир примет ее как откровение.

Наконец терпение Пека лопнуло. Он беспардонно позвонил прямо в нью-йоркский пансион. Та же хозяйка, которая вымела из камина пепел великой книги, сообщила Гомеру, что искомая девушка вышла замуж и отправилась в Париж, где таким, как она, самое место. Известие стало для Пека ударом. Он никогда не требовал от девушки хранить ему верность, но все же верил ее любовным клятвам и теперь был неприятно поражен возмутительной безответственностью, с которой она отнеслась к его труду.

В трудную минуту на помощь ему пришел верный последователь. Неделю спустя Нобл Барклай выехал в Нью-Йорк с двумя сотнями долларов от Пека и сделанным под копирку вторым – и последним – экземпляром рукописи.

В поезд на восток Барклай садился с намерением найти для Пека издателя, заключить контракт на выгодных условиях и как можно шире распространить весть о целительной философии. В благодарность за свое спасение он вызвался стать представителем автора и лишь оскорбленно поморщился, когда Пек предложил ему за это процент.

Как и положено неофиту, Барклай горел желанием нести свет веры в массы. Была весна, и поезд вез на восток множество болезных, в течение зимы поправлявших здоровье в теплом климате. Пока мужчины в курительной комнате хвастались курортными похождениями, дамы в обзорном вагоне жаловались друг другу на свои болячки.

Барклай нашел благодарную аудиторию для проповедей. Он умел расположить к себе женщин. Даже до его волшебного преображения они заглядывались на него на улицах, теперь же, когда он был здоров и бодр, с позолоченной солнцем кожей и посеребренными сединой кудрями, он мог завоевать самое неприступное сердце одним взмахом ресниц. «Если бы кто другой позволил себе говорить со мной так нескромно, я бы кричала «караул!», – признавалась несколькими годами спустя мисс Ханна Майердорф. – Однако Нобл Барклай напоминал скорее проповедника, нежели искателя приключений. Он рассказал нам свою жуткую, жуткую историю, не скрывая ничего, и все мы были очень тронуты. Некоторые дамы в ответ поделились такими деталями своей жизни, какие принято охранять более ревностно, нежели масоны хранят секреты ложи».

Тут мисс Майердорф следовало поверить на слово, потому что ее брат слыл известным масоном в городе Мансфилд, штат Огайо. У мисс Майердорф была застарелая бессонница. «Ни пилюли, ни микстуры от всемирно известных эскулапов, ни тишина пустыни не принесли мне благословения сна. Но в ту ночь, несмотря на свист паровозного гудка, стук колес и тряску, я спала как младенец». По словам мисс Майердорф, в поезде также была некая больная астмой. «Ее дыхание стало ровным, пропал жуткий сипящий звук, и с тех пор она сильная, здоровая женщина». (Полный текст письма мисс Майердорф приведен в брошюре «Сундук сокровищ. Откровения исцеленных Ноблом Барклаем». Личность упомянутой женщины с астмой установить не удалось.)

Особенно речь Барклая впечатлила вдову, миссис Горацио Бич из Канзас-Сити. Она умоляла молодого человека погостить у нее несколько дней, чтобы помочь ей избавиться от ишиаса. Немного поразмыслив, Барклай решил, что от нескольких дней задержки Пеку не будет никакой беды, тогда как поддержка богатой новообращенной может очень пригодиться в будущем. К тому же у вдовы была впечатлительная дочь, имя которой звучало как название курорта – Розетта Бич.

Семейство Бич обитало в настоящем замке, вокруг которого был разбит сад с литыми оленями и мраморными богинями, щедро расставленными среди аккуратно подстриженных живых изгородей. В доме повсюду было красное, черное и тиковое дерево, серебро и слоновая кость. Стоя перед антикварной китайской ширмой, расшитой буддийскими символами, Нобл рассказывал избранной аудитории о Гомере Пеке, о его книге, которая потрясет мир, о собственных страданиях и ошибках, о горе своей бедной матушки и смерти молодой жены, о своих отношениях с женщинами, пьянстве и деградации – и, наконец, о духовном перерождении. Откровенность, с какой он обо всем этом говорил, так потрясла подруг миссис Бич, что многие из них стали выпрашивать консультацию с глазу на глаз. Справедливости ради надо отметить, что намерения Барклая были чисто терапевтические и он не виноват, что его слова действовали на некоторых «как афродизиак – у них буквально дыхание перехватывало» («Моя жизнь – правда», глава «Введение», стр. 38).

Немного освоившись и попривыкнув выступать перед публикой, Барклай заметил, что женщины равнодушно слушают его рассказ о Пеке и приходят в необычайное оживление, когда он начинает делиться своей историей. Вполне естественно, что он понемногу урезал благодарности автору философии до минимума и сосредоточился на том, что аудитории действительно интересно.

Это не укрылось от Розетты Бич, и однажды, разозлившись, она упрекнула Барклая. В тот вечер он консультировал лучшую подругу Розетты, невротичную, но довольно красивую дебютантку. «Вы совсем выбросили мистера Пека из картины, – попеняла ему Розетта. – Теперь вы говорите так, будто излияние правды – ваше собственное изобретение». Обвинение заставило Барклая в ужасе отшатнуться. «Вы меня неправильно поняли!» – «Теперь вы вовсе перестали о нем упоминать». – «Я не забыл и никогда не забуду о долге перед моим благодетелем!»

Несколько дней спустя Барклай решил, что загостился в Канзас-Сити. Однако он не считал это время потерянным зря. Опыт практического применения теории выявил ряд ее слабых мест. «Неудивительно, что книгу не опубликовали, – она недоработана, – делился он с бедной виноватой Розеттой, когда та везла его на вокзал. – Мне стоит еще немного поездить с лекциями, провести несколько экспериментов и тогда уже обращаться к издателям».