Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Впрочем, в такой помощи Псков особенно и нуждался. Если в чем и была нужда гарнизона, то не в людях. Ограниченное замкнутое пространство и не могло вместить в себя живой силы более той, которой уже располагало. Численность гарнизона Пскова оптимально отвечала тому, что требовалось для эффективного удержания линии обороны, лишние люди там просто мешали бы делу. Кроме того, если каким-то отрядам и удалось бы внезапно прорваться к осажденным, то только налегке, как это было в случае с Мясоедовым, и уж никак не удалось бы при этом протащить с собой обоз с продовольствием. А это значило, что вновь прибывшие не столько становились бы лишними воинами, сколько лишними ртами. Известно, что в осажденных крепостях, если осада затягивалась, главным врагом для гарнизона всегда был недостаток продовольствия, которого вдоволь запасти невозможно даже в случае ожидаемой осады. Не стала в этом смысле исключением и псковская эпопея.

Но вот в чем действительно нуждался осажденный город, так это в серьезном ударе по противнику извне, ударе, который псковичи готовы были поддержать ударом из крепости, и это могло иметь следствием не только снятие осады, но и полный разгром королевской армии. Возможность такого исхода кампании теоретически оставалась реальной до самого окончания псковской осады. Но, к сожалению, именно только теоретически. Силы для нанесения удара у московской стороны, казалось, были. На западном театре войны было тогда дислоцировано около восьмидесяти тысяч человек только полевых войск, не считая гарнизонов удерживаемых русскими крепостей. Но беда в том, что сила эта оставалась только материальной, тогда как моральная и нравственная сила на русской стороне полностью отсутствовали. Мы видели, как русские воеводы не приходили на помощь своим осажденным крепостям даже тогда, когда их на это посылал царь. Они стояли в бездействии несмотря на строгие оклики Грозного. Тогда что с них спрашивать теперь, когда полностью утративший волю и нравственно разложившийся царь, махнув на все рукой, лихорадочно искал спасения где угодно, но только не в военной машине своего собственного государства. И, как справедливо заметил по этому поводу историк Д.И. Иловайский, «… в таких печальных для России обстоятельствах, навлеченных на нее близорукой политикой, тиранством и трусостью Ивана Грозного, сей последний как бы забыл о многочисленной остававшейся у него рати и все свои надежды возлагал на переговоры, на иноземное посредничество». А сами воеводы давно разучились мыслить самостоятельно, отвыкли от инициативы, они спокойно взирали на то, как истекает кровью Псков, и смотрели друг на друга в надежде на то, что может быть кто-нибудь из них все-таки решится на что-то определенное, но никто ни на что так и не решился.

Псковская операция была главной, но все же не единственной на литовском участке фронта в той достопамятной кампании, она сопровождалась некоторыми другими, гораздо меньшими по размеру. Здесь, в первую очередь, следует отметить нападение противника на Псково-Печерский монастырь. Эта святая обитель находится в верстах пятидесяти к западу от Пскова, за Великой и за Псковским озером. Она располагалась у самой границы с бывшими орденскими владениями, а потому входила в единую оборонительную систему западных рубежей сначала псковской земли, а позже и Московского государства. Тогда излишне будет напоминать о том, что монастырь славился мощными укреплениями, его каменные стены и башни были в достаточной степени вооружены артиллерией, а арсеналы в изобилии снабжены боеприпасами. Гарнизон обители, помимо братии, составляли несколько сотен стрельцов и детей боярских во главе с воеводой Юрием Нечаевым. С самого начала псковской эпопеи Нечаев наладил происки против двигавшихся из Ливонии и Курляндии к Пскову обозов с грузами для королевской армии, поскольку дорога проходила мимо монастыря. Не давал он покоя и неприятельским фуражирам, добывавшим продовольствие в окрестностях. Наконец Баторию надоела такая дерзость, и он, выделив из своей армии часть войска и снабдив ее артиллерией, распорядился взять монастырь и очистить его от русских воинских сил. Поставленные королем во главе операции наемные военачальники — немец Фаренсбах и венгр Борнемисс — оказались недостойными возложенного на них поручения, полностью провалив дело. Приступив к Святой обители, они потребовали добровольной сдачи, на что монахи отвечали: «Похвально ли для витязей воевать с чернецами? Если хотите битвы и славы, то идите к Пскову, где найдете бойцов достойных. А мы не сдаемся». Разгневанные наемники бросились на монастырские стены, рассчитывая на быстрый и легкий успех, но защитники монастыря отбили все приступы. Понеся большие потери, неудачники ни с чем вернулись в лагерь под Псков.

Другой отряд своей армии, состоявший преимущественно из литовцев, Баторий послал в противоположную сторону, вглубь московских земель. Здесь целью акции было предотвратить возможное, как напрасно считал король, вторжение русских в пределы Литвы. Во главе отряда король поставил Кристофа Радзивилла и уже знакомого нам Филона Кмиту. Литовцы дошли до Ржева, что в верховьях Волги. Отсюда было рукой подать до Старицы, где тогда находился сам царь Иван. Но, сведав, что Грозный стоит там с большими силами, что на самом деле не соответствовало действительности, литовские воеводы повернули назад. В свою очередь и русский царь, услышав, что неприятель совсем близко подобрался к его ставке, в страхе покинул Старицу и со всем двором, в окружении личной гвардии бежал в Александровскую Слободу. В глубине своих владений, вдали от театра военных действий, практически в полной безопасности, русский царь, хоть и не располагавший большими силами, но все же имея их достаточно для отражения малочисленного неприятельского отряда, дерзнувшего пробраться в глубокий русский тыл и потревожить его, не сведав толком о силах противника, позорно бежал тогда, когда этот противник уже уходил в противоположную сторону. Тогда каких же решительных действий можно было ожидать от него по деблокаде Пскова или в других происках против неприятеля?

Но более серьезные неудачи преследовали тогда русскую сторону на шведском участке фронта.

Пользуясь напряженным положением дел под Псковом и преступным бездействием русских воевод, противник перешел в наступление в северной части Ливонии. В осенне-зимней кампании, в то самое время, когда псковичи отражали яростные приступы польско-литовских войск, под ударами шведов пали ранее захваченные московскими воеводами замки Лоде, Фиккель, Леаль и Гапсаль. Наконец, противник вышел к Нарве, к первому по счету и, может быть, главному завоеванию русских за все предшествующие годы войны. В течение вот уже двадцати трех лет Нарва была русским городом, и, что самое важное, она оставалась все это время действующим морским портом. За долгие годы войны, когда московские воеводы все далее и далее продвигались вглубь Ливонии, Нарва постепенно оказывалась во все более и более глубоком русском тылу, а потому у командования не было за нее серьезных опасений. При всех территориальных спорах с каждым из противников и при любом возможном их разрешении у московской стороны оставалась глубокая уверенность, что при каком угодно раскладе событий Нарва останется в русских руках. А потому ее укреплению не было уделено даже малейшей заботы, что печально сказалось на ее судьбе теперь в осенне-зимнюю кампанию 1581 года. Несмотря на отчаянное и мужественное сопротивление защитников, противник овладел крепостью. В кровопролитном сражении при штурме полег весь гарнизон, насчитывавший семь тысяч человек. Драматичность ситуации заключалась в том, что Нарва была пограничной крепостью, она стояла на старой русско-ливонской границе, так что с выходом к ней противник снова, как и до войны, оказывался на самых русских рубежах, а падение ее открывало ему путь на русскую территорию. Но, безусловно, особая досада Москвы состояла в том, что с потерей Нарвы прекращалась уже налаженная торговля с Западной Европой по Балтийскому морю. Более двадцати лет у нарвских причалов, считавшихся русскими, швартовались торговые суда из Дании, Нидерландов, Германии и других стран. Теперь все это было утрачено.