Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель - Мэри Стюарт

– Откуда мне знать? – яростно напустился на меня Кон. – Да, ты мне так сказала, но с какой стати мне верить хоть единому твоему слову?

– О господи, Кон, только не сейчас. Потом, коли уж тебе так необходимо… если я смогу еще когда-нибудь с тобой разговаривать. Уходи. Ты что, не видишь?..

– Да это ты разве не видишь? – перебил меня Кон, и что-то в его интонациях наконец пробило броню моего равнодушия.

Подняв голову, я туманным взором окинула Кона.

– Я уже довольно рисковал и больше рисковать не намерен. Я умею воспользоваться случаем, когда он мне выпадает, и этого уж не упущу. Лиза даст мне любое алиби, и никто ничего не докажет. Даже маленькая ловкачка Аннабель может оплошать с таким молодым бешеным жеребцом, как этот… Фенвик говорит, он так и бесился у них во дворе, когда ты приехала. Никому и в голову не придет, что на самом деле конь этот и бабочки не обидит. – С этими словами Кон отворил дверцу. – Поняла наконец?

Инстинкт подсказывал, что происходит, – мой угасающий разум с этим не справлялся. Я оторвалась от плеча Роуэна и попятилась к холодному железу кормушки. Позади слышалось тихое шебуршание в соломе – это сонные котята искали маму. По-моему, единственной связной моей мыслью в тот момент было: Кон не должен найти их…

Он вошел в стойло. Я не могла бы пошевелиться, даже если бы попыталась; и даже если бы попыталась, не могла бы выйти. Казалось, происходящее не имеет ко мне никакого отношения. Конюшня, удивительно сумрачная, уплывала куда-то прочь в нарастающую воздушную тьму – не осталось ничего, кроме чего-то, слабо двигающегося у меня возле плеча, и Кона, медленно приближающегося ко мне с каким-то предметом в руках и нехорошим огоньком в глазах. Помню, я еще подумала (но с таким чувством, будто ко мне это никак не относится): он не может убить меня с холодной головой. Вот забавно! Ему трудно сделать это. Вот уж никогда не подумала бы, что Кон хоть на миг поколеблется…

Он протянул руку – каким медленным казалось мне это движение! – и взял меня за запястье. На том же самом полусознательном уровне я понимала, что он хочет напугать меня, хочет, чтобы я кричала, вырывалась, пыталась бежать – что угодно, что разожгло бы в нем опасную искру насилия. Однако в ушах у меня звучала одна-единственная фраза, что снова и снова повторялась с самого утра, точно заезженная пластинка: «Умереть было бы гораздо легче…»

Наверное, я произнесла ее вслух. Синие глаза на миг расширились и вспыхнули почти вплотную к моему лицу, стальная хватка сильнее сжала запястье.

– Ах ты дурочка, – произнес Кон. – Он вовсе не умер. Я сказал это лишь затем, чтобы ты себя выдала.

На поднятой подкове вспыхнули искры света. Подкова – вот зачем он взял ее. Он заранее замыслил убить меня. Вот для чего он пришел сюда в одиночку. Он солгал насчет Адама – и еще не стал убийцей. Это правда.

И тогда-то я закричала и отчаянно дернулась в сторону, пытаясь вырвать руку. От этого рывка я с размаху ударилась о бок Роуэна, а Кон выругался, отпустил меня и попытался отскочить в сторону.

Но не успел.

Погружаясь в вихрящуюся тьму под брюхом коня, я слышала высокое пронзительное ржание – гротескную пародию на мой крик – и видела, как взметнулись копыта Роуэна, вставшего на дыбы прямо надо мной… а потом красное пятно крови там, где секунду назад горели жаждой убийства синие глаза Кона.

Потом мне сказали, что это ржание было слышно даже сквозь шум мотора в машине, едущей посередине Хай-Риггса.

Но Адама там не было. Он, как и Кон, не стал ждать. Когда Роуэн заржал, Адам уже вбегал во двор, а через двадцать секунд ворвался в конюшню и обнаружил Кона, выброшенного из стойла сокрушительным ударом копыт, в луже крови, а в трех ярдах, как ни странно, валялась свободная подкова. Роуэн стоял в стойле, весь в мыле, но смирный, а я распростерлась у него под ногами, и он тихонько обнюхивал мои волосы.

Должно быть, Роуэн позволил Адаму войти в стойло и поднять меня.

Помню точно в каком-то смутном сне, как, выплывая обратно из тумана, увидела над собой лицо Адама – не далее фута от моего лица. И лишь тогда до конца поверила, что последние слова Кона – правда.

– Адам…

Он вынес меня из стойла в соседний закуток и опустился там на колени, прижав мою голову к своему плечу.

– Не надо. Молчи. Все хорошо. Все хорошо…

– Адам, ты не умер?

– Нет, родная. А теперь просто полежи немного. Послушай-ка, это не «лендровер» там едет по холму? Все кончилось. Тебе больше ничего не грозит. С Дональдом тоже все хорошо – ты знала? Лежи, не вставай. Скоро приедет доктор, он со всеми – мы уже ничего не можем сделать.

– Кон мертв, да?

– Да.

– Он… он хотел убить меня.

– И похоже, ему это почти удалось, – мрачно заявил Адам. – Если бы не Роуэн, я бы опоздал.

– Ты знал?

– Догадывался.

– Откуда?

– Бог весть. Полагаю, старый радар все еще работает. Фенвики как приехали, сразу взялись все вместе за дело, укрепили, насколько могли, стену и подперли балку. Потом я вылез, а миссис Фенвик – до чего же она все-таки миниатюрная, правда? – умудрилась протиснуться в погреб и перевязать Дональда до приезда доктора. В тот момент твой кузен был еще где-то рядом. Кто-то сказал, что ты отправилась прямиком в Уайтскар предупредить Лизу Дермотт про постели и всякое такое. Потом появился доктор. Он, разумеется, под балкой не пролезал, так что все сосредоточили усилия на том, чтобы извлечь Дональда, и среди общей кутерьмы, когда все сновали туда-сюда в темноте, я не сразу заметил, что Уинслоу куда-то делся. Только тогда я и понял, что выдал тебя, причем, боюсь, даже не задумался, не подвергаю ли тебя опасности. Просто у меня возникло сильное ощущение, что пора как можно скорее ехать сюда. И так оно и оказалось.

Я задрожала, и Адам крепче сжал меня в объятиях.

– Услышав твой крик, я подумал, что пришел слишком поздно.

Он нагнул голову и поцеловал меня. И все, что он сказал мне тогда – в пыльной конюшне, на соломе, где пахло мукой и конским потом, а от куртки Адама еще и сыростью сторожки, где тело Кона так и лежало в луже крови под резким электрическим светом, – все, что Адам сказал мне тогда, принадлежало к разряду вещей, которые говорят только в минуты сильнейшего душевного волнения, когда напрочь утрачиваешь контроль над собой. Такое не пересказывают, даже не вспоминают при свете дня. Но все эти слова были частью той ночи ужаса и потрясающих открытий, когда нам обоим пришлось побывать на самом краю горькой потери, прежде чем мы смогли признать милосердие, что спасло нас и даровало возможность начать все сначала…

А потом во дворе раздался рокот мотора «лендровера», Адам поднял голову и закричал, и мир – в лице доктора, Фенвиков и пары соседей, приехавших с доктором, когда они услышали о несчастье в сторожке, – ворвался в наш трагический маленький эдем.