Охотники на мамонтов - Джин М. Ауэл

— Да; конечно, я думал об этом, — сказал Джондалар. Потом он поглядел высокому рыжеволосому вождю в глаза. — И все еще думаю, Талут. Ты прав. Я остаюсь.

* * *

Мамут сидел, скрестив ноги, на том месте, где он чаще всего любил предаваться медитации, — рядом со своей постелью, на помосте, где хранились запасные оленьи шкуры. На сей раз он не столько медитировал, сколько просто думал о том о сем. С той ночи, когда его разбудили рыдания Эйлы, он все больше убеждался: уход Джондалара привел Эйлу в отчаяние. Ее муки глубоко тронули его. Хотя она и пыталась скрыть свои чувства от большинства людей, ему бросились в глаза кое-какие подробности ее поведения, которые прежде он пропустил бы. Она искренне рада была обществу Ранека и смеялась его шуткам — но в глубине души она была подавлена, и забота и внимание, проявляемые ею к Волку и лошадям, тоже были признаком ее отчаянной тоски.

Мамут обратил внимание и на своего сегодняшнего гостя — в поведении Джондалара сквозила такая же тоска. Видно было, что в душе его царит полный хаос, хотя он и старается скрыть это. После его отчаянной попытки покинуть лагерь в разгар бури старый шаман стал не на шутку опасаться, что здравый смысл покидает Джондалара при мысли о разрыве с Эйлой. В глазах старика, который привык тесно общаться с духовным миром Мут и провидел Ее суд, это означало нечто более глубокое, чем просто проявление юношеской страсти. Быть может, у Великой Матери и на его счет есть какие-то планы; планы, в которые как-то вовлечена и Эйла.

Хотя Мамут и боялся размышлять об этом, он не мог отделаться от вопроса: зачем Она показала ему, что таится за безмолвными чувствами этой пары? Он, конечно, не сомневался, что Ей все подвластно, — но, может быть, зачем-то Ей в этом случае понадобилась его помощь?

А пока он обдумывал, стоит ли распознавать веления Великой Матери и как это сделать, в очаге Мамонта показался Ранек, как обычно в поисках Эйлы. Мамут знал, что, взяв волчонка, она отправилась на прогулку верхом на Уинни и скоро вернется. Ранек огляделся, заметил старика и поздоровался с ним.

— Знаешь ли ты, где Эйла, Мамут? — спросил он.

— Да. Она вышла пройтись со своими животными.

— То-то ее не видно.

— Ты достаточно с ней видишься, Ранек. Ранек хмыкнул:

— Хотелось бы побольше.

— Она ведь не одна пришла сюда, Ранек. Разве у Джондалара нет кое-каких преимущественных прав?

— Может, и были, но он же сам от них отказался. Он покинул этот очаг. — Мамут заметил, что Ранек пытается защищаться.

— Думаю, их все еще связывает сильное чувство. И они могли бы воссоединиться, будь у них случай восстановить свою прежнюю глубокую близость, Ранек…

— Если ты хочешь, чтобы я отступил, Мамут, — извини, но слишком поздно. Я тоже испытываю глубокое чувство к Эйле. — Голос Ранека дрогнул от волнения. — Мамут, я люблю ее, я хочу соединиться с ней, разделить с ней очаг. Мне пора завести себе женщину, и я хочу, чтобы ее дети играли в моем очаге. Я никогда не встречал женщины, подобной ей. Она — та, о которой я мечтал всю жизнь. Если бы я только мог уговорить ее — я хочу, чтобы мы объявили о нашем союзе во время Весеннего праздника и поженились этим летом.

— Ты уверен, что хочешь именно этого, Ранек? — спросил Мамут. Он хорошо относился к Ранеку и знал: Уимез был бы рад, если бы темнокожий мальчик, с которым он когда-то вернулся из Путешествия, нашел себе женщину и осел здесь. — Немало женщин-Мамутои были бы рады соединиться с тобой. Как насчет той хорошенькой рыжеволосой женщины, с которой ты уже был почти помолвлен? Как ее имя? Трейси? — Мамут был уверен: если бы в душе Ранека что-то зашевелилось, он покраснел бы при упоминании этого имени.

— Я скажу… Я скажу: извини. Ничего не могу поделать. Никто мне не нужен, кроме Эйлы. Она сейчас принадлежит к племени Мамутои. Она может соединиться с Мамутои. Я хочу, чтобы это был я.

— Если это предопределено, Ранек, — ответил Мамут, — это случится, но запомни вот что: Эйла избрана Великой Матерью для некоей цели и ей дано много даров. Что бы она ни решила и что бы ты ни решил, Мут избрала ее первой. Любой мужчина, который соединит с ней свою жизнь, свяжет себя и с ее Предназначением.

Когда древняя земля повернула свой северный лик к великой сияющей звезде, вокруг которой она вращается, даже пространства, лежавшие близ ледников, почувствовали прикосновение нежного тепла и стали медленно освобождаться от спячки, охватившей их в самую глубокую и холодную зимнюю пору. Сначала весна вступала в свои права неуверенно, но затем, словно предчувствуя, что ей отведен краткий срок, стала с яростью и упорством крушить ледяной покров. Потоки талой воды увлажняли и оживляли землю.

Капли, падавшие с ветвей и сводов земляного жилища в первые безморозные полдни, ночами замерзали и превращались в сосульки. Дни становились все теплее — и сосульки разрастались в конусообразные ледяные колонны, а потом, подтаяв, пробивали сугробы, превращая их в горки грязи, в конце концов изливавшиеся глинистой жижей. Ручейки талой воды собирались в бурные потоки, которые уносили с холмов всю накопившуюся за месяцы стужи влагу. Потоки устремлялись в старые трещины и ущелья или пробивали себе новые русла в мягком лессе.

На еще скованных льдом реках стоял рев и треск — это вода рвалась из зимнего плена, стоило чуть подтаять ледяному покрову. А потом, без предупреждения, эти звуки сменил резкий удар и затем бурный грохот — знак того, что лед больше не сдерживает весеннее половодье. Комья земли и льдины, качаясь на волнах, ныряя и всплывая, неслись в стремительном, мощном течении, означая приход нового времени года.

Паводок как будто смыл зимний холод, и обитатели стоянки, которые, как и река, были скованы холодом, вышли на свежий воздух из своего убежища. Хотя потеплело только относительно, возродившаяся рядом жизнь придавала силы и тем, кто жил в земляном доме. Каждый выход наружу приносил радость и даже весеннее очищение.

Народ Львиной стоянки был чистоплотным — по их собственным меркам. Талой воды хватало с избытком, но, чтобы добыть чистую воду, разводили огонь, не жалея запасов топлива. Более того, воду, которую добывали, растапливая снег, они использовали не только для питья или приготовления пищи, но и для мытья; время от времени они совершали и полные омовения. Все личные вещи находились в полном порядке, оружие и все необходимые инструменты хранились бережно, ту немногочисленную одежду, которую носили в помещении, чистили, чинили и время от времени стирали. Но к концу зимы вонь в земляном жилище стояла страшная.

Дурной запах вызывали и запасы продовольствия — подгнившее вареное и сырое мясо; горящее масло, часто прогорклое: корзины, в которые испражнялись и которые не всегда сразу же выносились, и люди. Да, они время от времени смывали с себя пот и грязь (это, между прочим, спасало их от кожных болезней), но заглушить естественный запах тела это не могло. Впрочем, они к тому и не стремились. Запах, на их взгляд, был неотъемлемой частью индивидуальности каждого человека.