Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

Но если бы гость разобрал эту груду, щит за щитом, он не нашел бы ровным счетом ничего. Тарпея исчезла вместе с другими, ее поглотил словарь, как Утика поглотила Карфаген под детские крики, достигавшие дальнего берега Вагитана, тонувшие в его водах. И воды внимали этим крикам, не поморщившись, оставаясь такими же спокойными и недвижными, как воды Велина, по которым Алекто спустилась в преисподнюю. Как Сагунт, где закинфийцы предпочли сжечь себя заживо, чем покориться Ганнибалу. Это была Зама, где Сципион сокрушил Ганнибала и где началась долгая история падения Карфагена.

Гость приблизился к воротам цитадели. Он увидел длинные отметины, бегущие вверх по стенам, черные на сером камне. Потом он увидел, что они тянутся вверх от высоких стрельчатых окон, и снова почувствовал запах гари. Только он поднял руку, чтобы постучаться в дверь, как тяжелая железная створка распахнулась, пропустив его внутрь. Он слышал порывы ветра, но движения в воздухе не было. Здесь кончался город, это была последняя страница словаря. Он так далеко путешествовал, чтобы похоронить свои призраки или снова вызвать их к жизни. И вот он дошел до конца. Его отец был мертв, женщина в голубом была мертва, Розали была мертва. Призраки, требовавшие жертвоприношений, являлись персонажами его прошлого, и они ушли в прошлое, как и жертвы. Может быть, с этим покончено?

Гость прошел в двери и оказался в гигантской разбитой башне. Вместо крыши зиял квадрат серого неба. На обгорелых стенах висел клочьями пепел, под ногами оседала зола. Из стен выступали обуглившиеся деревянные остовы — когда-то они служили перекрытиями верхних этажей, но огонь уничтожил и этажи, и сами перекрытия. Стрельчатые окна зияли черными щелями, из которых тянулись струйки дыма. В башне царил запах гари. Казалось, от стен и каменного пола еще исходит слабое тепло, но как бы ни полыхал здесь огонь, сколько бы людей и вещей ни стало его жертвой, сейчас он потух. Остались только его следы: зола, пепел, дым. И безмолвие.

В середине июля Ламприер отложил перо. Он завершил работу. Он оглядывался назад — на те восемь месяцев, что прошли со дня его прибытия в Лондон. Но, складывая стопкой исписанные страницы, он вспоминал не тех богов и героев, которые силами его души явились из прошлого, чтобы от «А» до «Z » населить пространства его словаря.

Он вспоминал события этих лондонских месяцев. Он снова видел, как Септимус протягивает ему бутылку шампанского в Поросячьем клубе в честь победы в игре кубков. Он слышал треск рвущегося пальто, когда сильная рука вытаскивала его из уличной свалки. Он видел, как привычная горечь на лице Джорджа сменяется робкой радостью при вести о «Вендрагоне», и тут же видел мертвое тело друга в той же убогой комнате. Он снова видел конвульсии женщины в сверкающей яме. Он видел цепи, и страшный гамак, и залитое кровью лицо, похожее на лицо Джульетты. Он видел потухшие глаза Анна-бель Нигль, застывшей в сумраке комнаты в доме около Темзы. Он слышал отчаянный монолог Алисы де Вир, ее безнадежный призыв. И опять перед его мысленным взором проносилась карета с мелькнувшим на миг бледным лицом Джульетты. Она умчалась в беспросветную ночь, и мгла донесла ее зов. События, свидетелем которых он стал, взывали к нему. Они требовали от него действия. Он вспоминал город, сожженный дотла, обугленные трупы, запах гари. От него требовались действия, но какие?

Ответа на этот вопрос не было в словаре, даже если бы он вновь совершил свое долгое путешествие по призрачным городам от «А» до «Z ».

* * *

Преодолевать сопротивление воздуха было особым удовольствием, точнейшим из всех балансов и равновесий. Он поднимался в слепящее голубое небо на восходящих воздушных потоках. Он наслаждался плавными перепадами встречных течений, ощущая самые тонкие различия их температур и плотностей. Крылатое тело черпало силу, общаясь с родной стихией, которая то нежно баюкала его и ласкала, то играла с ним, приглашая померяться силами. Эта игра начиналась с шутливых толчков и постепенно становилась почти серьезной борьбой, вызывая азарт состязания. На него налетали злые вихри, якобы желая вырвать с корнем его мощные крылья и отправить его кувыркаться вниз, к земле. Он то сопротивлялся им и проходил их насквозь, то делал вид, что падает. Эта игра не могла надоесть. Воздух свистел, обтекая его тело, шепча ему слова привета. Воздушная стихия любила свое дитя и тоже наслаждалась игрою. Он не мог упасть на землю — она была чуждой стихией.

Но, наслаждаясь полетом, он помнил о тех, кто скрывался под каменной шкурой. Он знал, что должен вернуться. Это была судьба, и он избрал ее сам. Сверху город был похож на муравейник, и существа, ползавшие на ощупь по каменным тесным проходам, вызывали жалость. Бедняги!.. С таким убогим кругозором, скованным каменными тисками, им никогда не увидеть громадных пространств, открытых его взору. Июльское солнце озаряло небеса, воздушные волны покачивали его и ласкали нежной прохладой. Он видел шеренги маленьких черепах на коробочке оперного театра, а чуть правее — миниатюрный госпиталь на колесах, едва различимый на террасе Сомерсет-хаус.

Река извивалась змейкой мимо крошечных квадратиков лондонских трущоб, пробегая через набережные мимо игрушечных дворцов и памятников, мимо крохотных причалов и пристаней, мимо чуть заметных деревушек, шалашей и сараев. Баржи и катера теснились в Пуле, и среди сотен судов стояли на якорях «Вендрагон», «Мегера» и «Тисифона». И за всем этим приглядывал страж — приземистый Тауэр. Корабли Ост-Индской компании (людям они казались огромными) освобождались в доках от грузов, которых уже поджидали разинутые рты ненасытных рынков. Доки, товарные склады и конторы извивались, напоминая какой-то пищеварительный тракт, в центре которого на Леднхолл-стрит высилось каменное чудовище. Там была пасть омерзительного Зверя, одна из них. Склонив к земле обожженное лицо, он смотрел, как к этой пасти по малюсенькой улочке движутся крохотные человечки — два пятнышка, розовое и темное, — медленно приблизились к каменному зверю и исчезли в недрах Торгового дома Ост-Индской компании. Итак, все началось. В свой срок все свершится. Он повернулся и взмыл еще выше, играя в воздушных потоках.

* * *

Когда Ламприер сложил в стопку последние страницы (и сразу его охватили сомнения, не упустил ли он что-нибудь важное), он растерялся. В последние месяцы он занимался только словарем, забросив все дела, и теперь не мог сообразить, как собрать утерянные нити. Он думал о соглашении, которое так и лежало в его дорожном сундуке, и о «Вендрагоне», все еще стоявшем на якоре у дома капитана Гардиана под надежным присмотром капитана. Если бы что-то изменилось, он бы сообщил Ламприеру. Ламприер думал о Джульетте, о том, где она сейчас, не увезли ли ее из города. Наконец он надел пальто и сапоги и вышел на ночную улицу.

Город изменился. Он понял это с первой же минуты; не увидеть перемен мог разве слепой. Улицы освещались только луной, фонари не горели. На каждом углу валялись кучи мусора. Груды гнилых овощей и фруктов, разбитые ящики и грязная бумага вперемешку с соломой. Все это шевелилось под слабыми порывами редкого ветерка. Дома и магазины облекало знойное марево. Мостовую покрывала сухая грязная пыль. Несмотря на уверенную походку, Ламприер шел без всякой цели. Сначала он двигался на север, через рынок, потом свернул на восток и на юг. Навстречу ему попадались какие-то компании: казалось, они шли бесцельно, устремив взоры в какую-то невидимую точку. Ламприер всякий раз поспешно уступал им дорогу: что-то в группах вызывало страх, словно это были натасканные собаки, вынюхивающие свою добычу. В этих компаниях можно было насчитать человек десять—двадцать. Некоторые двигались очень быстро, почти бежали. Все были одеты похоже, словно у них была принята какая-то униформа, по которой они узнавали друг друга: одинаковые шарфы, кушаки, угловатые шляпы. Некоторых отличали явные опознавательные знаки: хлыст, легкая трость, короткая шпага. Ламприер встречал их все чаще. Они шли напролом на прохожих, словно те вовсе не существовали. Иногда они переговаривались между собой вполголоса, а когда Ламприер проходил мимо, они немедленно умолкали и мрачно смотрели, дожидаясь, пока он скроется из виду. Они нигде окончательно не останавливались, и было непонятно, куда движутся эти отряды. Ламприер избегал их, при встречах поспешно переходя на другую сторону улицы. Среди них были даже дети. Мимо Ламприера прошли шесть или семь ребят с горящими глазами, и когда Джон набрался смелости спросить одну девочку, куда они идут, девочка посмотрела на него, как на свалившегося с Луны, и ответила: «К Фарине».