Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Члены комиссии, как и их повелитель, никогда не слышали о первом осквернении цистерны; соответственно, нынешнее преступление стало для них не вторым, а первым случаем, и поэтому к расследованию они приступили с недоверием. Впрочем, выслушав Сергия, а также все подробности, которые изложила им юная еврейка, они сочли случившееся не просто нарушением закона — оно приобретало размеры и окраску заговора против государства и религии. Из этого вытекали определенные следствия. Кто мог быть в нем замешан?

Имя Демида их ошарашило — оно внезапно открыло широчайшие горизонты для умозаключений. Некоторым эти сведения пришлись по душе, прежде всего потому, что давали его величеству возможность истребить Академию Эпикура, однако более здравые размышления охладили этот пыл, более того, участники расследования поспешно пошли на попятную. Братство Святого Иакова обладало большой властью и вряд ли оставило бы безнаказанными унижения, которым подвергся бы его почтенный игумен в силу бесславного разоблачения его сына.

В сильнейшем недоумении и немалой растерянности, члены комиссии направились из дома княжны Ирины к цистерне. Тщательно скрывая это от собратьев, каждый из них втайне лелеял надежду, что их опасения — по крайней мере в той их части, которая касалась поступков Демида, — не оправдаются; дабы не терять из виду Нило, в котором они успели различить удобного козла отпущения, они потребовали, чтобы он пошел с ними.

Их открытия нет нужды перечислять подробно. Во дворе, на брусчатке, было обнаружено тело хранителя. На лице его застыл предсмертный ужас, и это мрачное зрелище приуготовило присутствовавших к следующему открытию.

Потребовалась определенная доля решимости, чтобы совершить тягостную переправу вглубь цистерны, однако это было исполнено — на веслах сидел Нило. Когда посетители оказались на помосте у «дворца», изумлению их не было предела. Они шагнули в разбитую дверь, остановились под люстрой — огни в ней давно погасли, осмотрелись, но не сразу смогли сообразить, что поражает их сильнее, отвага чернокожего короля или дерзость того, кто осуществил этот злодейский замысел. Но где же он сам? Можно не сомневаться, что искать его начали сразу. Пока подвозили рыболовные багры, члены комиссии успели осмотреть все покои и составить список имущества. После этого они собрались у края помоста. Тайная надежда их стремительно угасала — пока доказательства были неопровержимы, а устрашающий негр, нимало не смущаясь, показал им то самое место, где соперник его ушел под воду. Ему всучили багор, и с первой же попытки он подцепил тело и начал вытягивать его наружу. Члены комиссии сгрудились теснее, ошеломленные, с тайной молитвой в душе: О Пресвятая Дева, пусть это будет кто угодно, только не сын игумена! Над водой показалась белая ладонь — пальцы унизаны перстнями; ловец ухватился за нее и с победоносной улыбкой вытащил тело на помост и уложил лицом вверх для удобства осмотра. Одежды не утратили яркости, позолоченная кольчуга доблестно сверкала. Кто-то склонился с лампой над трупом и тут же произнес:

— Это он, Демид!

Тогда члены комиссии переглянулись — слова были излишними, да и хорошо, потому что именно слов они в тот момент боялись сильнее всего.

Избежать тех самых последствий, которые внушали им такой ужас, теперь было невозможно — по крайней мере так им казалось. Они вернулись в жилище хранителя, провели торопливое совещание и решили отправить гонца к его величеству с неофициальным докладом о сделанных находках и с просьбой о дальнейших распоряжениях. Их нежелание брать на себя ответственность было совершенно естественным.

Константин действовал стремительно, сполна воспользовавшись теми возможностями, которые открывало перед ним это злодеяние. Оскорбление было нанесено всему городу, и он должен был узнать о том, с каким презрением относились к нему заговорщики, какой он опасности избежал и в какое положение они поставили святого отца; если воспоследуют волнения, совесть его все равно будет чиста. Он послал Франзу сообщить новости игумену, да и сам отправился в монастырь, куда прибыл как раз вовремя, чтобы получить благословение своего достопочтенного друга; сломленный утратой, он скончался у императора на руках. Константин, скорбя, вернулся во Влахернский дворец, приказал выставить трупы преступников на два дня на всеобщее обозрение перед дверью дома хранителя, а цистерну открыть для посещений всякому, кто пожелает осмотреть Дворец Тьмы — такое подходящее название дал император плавучему узилищу, выстроенному для темных дел. Кроме того, он выпустил эдикт о закрытии Академии Эпикура и назначил день, когда будут вознесены благодарственные молитвы за своевременное раскрытие заговора. Нило отправили в темницу при Синегионе — якобы для будущего суда, на деле же — чтобы уберечь от опасности; в душе император восхищался доблестью африканского короля и надеялся, что рано или поздно сможет спокойно и достойно его вознаградить.

Что касается жителей, возмущение в их среде случилось чрезвычайное. Они бросили пожар догорать, и бесконечная толпа заструилась мимо выставленных на обозрение тел: на них смотрели, содрогались, осеняли себя крестом и шли дальше, явно испытывая благодарность за то, что правосудие свершилось так быстро; никто ни единым словом не осудил действия императора. Ночью злодеев, будто туши скота, сбросили в яму, без всяких обрядов и плакальщиков. Пока все шло хорошо.

Наконец настал день вознесения благодарственных молитв. Все сходились на том, что в городе не наблюдается никаких признаков недовольства. Даже самые боязливые члены комиссии не ощущали тревоги. Службу решено было провести в Святой Софии, Константин известил, что намерен присутствовать самолично. Он облачился в мантию базилевса, носилки дожидались его у ворот дворца, конная и пешая стража стояла наготове, но тут офицер, дежуривший у ворот со стороны Влахернского порта, явился с тревожным докладом.

— Ваше величество, — начал он, опустив традиционные поклоны, — в городе серьезное возмущение.

Лицо императора стало жестким.

— Нынче — день благодарения Господа за великую милость; кто посмел осквернить его смутой?

— Я вынужден говорить с чужих слов, — ответил офицер. — Сегодня на рассвете состоялись похороны игумена обители Святого Иакова.

— Да, — подтвердил Константин, испустив вздох по поводу прискорбного события. — Я намерен лично посетить обитель. Продолжай.

— Братия, а с ней многочисленные представительства других монастырей собрались у могилы, но тут появился Геннадий и начал проповедовать — и возмущал всех присутствовавших до тех пор, пока они не сбросили гроб в яму и не разбежались по улицам, сея смуту среди населения.

Император не смог сдержать гнев:

— Во имя всех испытаний и страданий Пресвятой Богородицы, или скоты эти не боятся уничтожения? Или идиоты свободны от наказания за грехи и безбожие? А он, этот гений смуты, этот зачинатель мятежей, — Боже Всемилостивый, как ему удалось заставить стольких мужей, лучших его стократ, нарушить собственные обеты и осквернить четки на поясах? Говори, докладывай — терпение мое на исходе.

Тут, заметим, доведенный до крайности правитель увидел сильную руку, протянутую навстречу, — оставалось только принять. Нет сомнений, что он увидел в ней именно то, что она означала: символ и предложение решительных действий. Какая жалость, что он не ухватился за нее! Ибо тем самым он отвел бы от себя многие беды, и Константинополь не был бы потерян для христианского мира, а Греческая церковь сохранила бы свое единство, признав союз с латинянами, заключенный на Флорентийском соборе, — христианство в своей колыбели, на Востоке, не было бы низвергнуто на долгие века.