Сталин - Дмитрий Волкогонов

Сталин немало читал. Жаль, что в его библиотеке не было книги Х.-А. Льоренте «Критическая история испанской инквизиции». При желании он мог бы найти много родственных себе черт у Томаса Торквемады, генерального инквизитора церкви, бросавшего тысячи людей в костер ради «чистоты веры». Смерть еретиков лишь вдохновляла Торквемаду на поиски новых и новых жертв. Но Великому Инквизитору было далеко до сталинского размаха.

Сталин любил армию, любил военных. Любил взглянуть на себя в большое зеркало в маршальском мундире; строгость униформы с блеском золота погон отвечала его представлению об эстетическом совершенстве. Вооруженные Силы были предметом его особой заботы. «Вождь» всегда с какой-то внутренней гордостью вспоминал свою военную деятельность на фронтах гражданской войны. Он, пожалуй, больше, чем кто-либо другой (за исключением Троцкого), бывал на фронтах.

Сталин лично знал почти весь командный состав – от командира корпуса и выше. Маршалы и командармы в своем большинстве были ему хорошо знакомы еще со времен гражданской войны. Да и теперь, в конце 30-х годов, назначения на все основные должности в РККА проходили через Сталина. «Вождь» обычно выслушивал краткий доклад кандидата, внимательно всматривался ему в глаза, молчал, а затем беседовал в течение 7–10 минут. Его интересовали военный опыт, знание театра военных действий, взгляды будущего командира на военное строительство в условиях технического оснащения армии. Иногда задавал неожиданные вопросы, вроде: «Как вы оцениваете немецкие танки?», «Нужны ли в нынешних условиях УРы (укрепленные районы. – Прим. Д.В.)?», «Каково ваше мнение о новом полевом уставе РККА?». В конце беседы, слабо пожимая руку взволнованного командарма (комкора или другого командира), желал успеха на новом посту и постоянной готовности проводить в жизнь «линию партии». И снова испытующе вглядывался в глаза человека. Ему всегда хотелось прочитать самое важное для него: предан ли тот «товарищу Сталину»?

Долгие часы Сталин проводил с наркомами, конструкторами, учеными, создающими боевую технику и оружие, обычно лично осматривал новые образцы, бывал и на испытаниях. По его инициативе проводились совещания по различным вопросам военного строительства, на которых Сталин часто присутствовал. Выступал редко, но своими репликами и замечаниями всегда «доворачивал» ход обсуждения в ту или иную сторону. В 1939 году, например, целый день провел на совещании руководящего состава работников тыла РККА, решавшего вопросы снабжения командного и рядового состава полевой и повседневной формой, качества обмундирования.

Конечно, Сталин занимался всеми этими вопросами не только из любви к военному делу. Подобно любому руководителю государственного уровня, Сталин прекрасно понимал, что политическая власть, ее реальная сила, место страны в мире и ее международный авторитет в огромной мере определяются не только экономической, но и военной мощью. Все выступления Сталина во второй половине 30-х годов полны тревоги по поводу роста фашистской опасности, усиления империалистической угрозы на западе и востоке. Можно без преувеличения сказать, что в эти годы приоритетными объектами его внимания были РККА и НКВД. И именно по линии НКВД с конца 1936 года к Сталину стали поступать тревожные сообщения.

Интересно, что первые симптомы коллизий между Сталиным и высшими военными чинами уловили в Германии. Начальник Главного разведывательного управления РККА комкор С. Урицкий еще 9 апреля 1937 года докладывал Сталину и Ворошилову о том, что в Берлине муссируют слухи о существующей оппозиции советскому руководству среди генералитета. Правда, успокаивал начальник ГРУ, этому мало верят. В доказательство привел высказывания некоего Артура Юста в «Дейче Альгемайне цайтунг»: сегодня «диктатура Сталина нуждается в исключительной опоре. В высшей степени странным было бы именно сейчас начать потрясать устои армии. Ничто сейчас не является таким важным для Сталина, как безусловная надежность Красной Армии». Похоже, что так думал и сам Сталин, но для «безусловной надежности» стал именно «потрясать устои армии». Тем более что сигналы об оппозиции, заговоре среди генералитета начали поступать сразу из многих источников.

Вначале Ежов направил Сталину записку с материалами РОВСа (белоэмигрантской организации «Русский общевоинский союз») из Парижа. В ней речь шла о том, что «в СССР группой высших командиров готовится государственный переворот». В этом материале, который был, вероятнее всего, фальшивкой или, в лучшем случае, выдумкой белоэмигранта, утверждалось, что во главе заговора стоит маршал М.Н. Тухачевский. Сталин передал записку Орджоникидзе и Ворошилову с резолюцией: «Прошу ознакомиться». Следов реакции его соратников на документе обнаружить не удалось. Скорее всего, откровенно фальшивый характер записки не произвел впечатления на читавших, даже на Сталина, чрезвычайно мнительного и подозрительного человека. При этом следует еще раз сказать, что Сталин всегда очень полагался на «бумагу», на заведенное «дело», на доклады органов НКВД. Сделаю отступление.

Как мне рассказывал А.Т. Рыбин, работавший в то время в одном из отделов НКВД, а затем в охране «вождя», когда Сталину устно доложили о «связях» М.Е. Кольцова с «иностранными разведками», он не придал вначале информации должного значения. У него в памяти была недавняя беседа с писателем, оставившая о нем неплохое впечатление. Но когда через месяц (кому-то это было очень нужно?!) ему положили папку с доносом, двумя свидетельствами близко знавших Кольцова лиц, Сталин велел дать ход этому сфабрикованному делу. Сталин не допускал, что в письменных докладах его могут обманывать, вводить в заблуждение. Он полагал, что на это имеет право только он. Кстати, эту особенность Сталина во всем верить «бумаге» активно использовал Ежов, а позже и Берия. Доносы, сообщения, доклады, нередко прямо фантастические, находили в психологии Сталина весьма благодатную почву. Мысля категориями «врагов», «борьбы», «окружения», «заговоров», «двурушничества», «вредительства», Сталин не сомневался в правдивости этих докладов.

Об исключительной подозрительности Сталина, не доверявшего даже своему окружению, помощникам, родственникам, мне говорили многие, близко знавшие «вождя» в пору его личного триумфа. Как рассказывал А.Н. Шелепин, Сталин требовал от Берии особой проверки людей, охранявших его. Берия играл на этом: периодически «находил» в окружении Сталина «шпиона» или «террориста»; нет-нет да и сообщал о «подозрительных» сигналах, данных и т. д. Например, однажды Берия приказал арестовать уборщика Федосеева и его жену за подготовку «теракта». Не случайно даже гардины на окнах были подрезаны на полметра от пола, чтобы никто не мог спрятаться. Никто не знал, где Сталин будет спать сегодня – на диване в кабинете или в маленьком зале, постели были заготовлены и там и тут. В комнаты Сталина без его вызова никто, кроме Берии, входить не смел.

Уезжая к себе на дачу в бронированном автомобиле, Сталин знал, что каждая такая поездка – целая операция, связанная с обеспечением его безопасности. Рядом с водителем Митрохиным сидели телохранители – либо Туков, либо Старостин (в 40-е гг.), готовые, как и в автомобилях сопровождения, защитить Сталина от «террористов». У «вождя» была привычка пристально вглядываться в лица людей. Если чей-нибудь взгляд ему вдруг не нравился, этот человек больше у него не работал. Замечу, что, хотя существуют версии, созданные в окружении Берии, о нескольких попытках покушения на Сталина, каких-либо документов на этот счет обнаружить не удалось.