Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира

6 марта. Болезнь императора немного прогрессирует, хотя и медленно. Застал его за чтением тома Корнеля, которого он высоко превозносил. Наполеон заметил, что за те чувства, на которые Корнель вдохновлял Францию, она находится перед ним в неоплатном долгу за свои славные свершения. Наполеон добавил, что, если бы Корнель жил в его время, он сделал бы его принцем.

Затем он заговорил о самом себе, заявив, что он верит, что природа предначертала ему испытать немалые превратности судьбы и что у него каменное сердце. После этого он провёл ряд сравнений между своим собственным поведением и тем, которое осуществлялось против него его врагами.

«Если бы я был подвержен тем настроениям, которые были свойственны Бурбонам, — заявил он, — или даже действовал в соответствии с законами взаимности, то я должен был бы добиться суда над герцогом д’ Ангулемским в ответ на попытки покушения на меня, которые он готовил, за объявление Бурбонами и союзными державами[66] вне закона моей личности и за инспирирование моего убийства. В соответствии с законами национальной ассамблеи, предусматривавшими наказание любому члену его семьи, который вернётся во Францию, я мог бы отдать приказ расстрелять его в течение двадцати четырёх часов. Вместо этого я приказал, чтобы его персоне было оказано всяческое уважение и внимание и чтобы он был препровожден в Сет для высадки на берег.

Мэтленд, — заявил Наполеон, — не был соучастником западни, которую подготовили для меня ваши министры, когда они отдали приказ принять меня на борту его корабля[67]. Он — храбрый человек, неспособный принимать участие в позорной сделке, которая была осуществлена. Его обманули, так же как и меня. Вероятно, он думал, что доставит меня в Англию, чтобы мне разрешили жить там с соблюдением тех же ограничений, которые были предписаны моему брату Люсьену». Затем он заявил, что составил слишком хорошее мнение об англичанах и верил тому, что английские министры прислушиваются к голосу своего народа, влияние которого на них в действительности оказалось совсем уж не таким сильным.

«До того как я ступил на борт «Беллерофона», — добавил он, — возникла дискуссия по поводу правильности принимаемого мною решения. Некоторые мои морские офицеры, которым стало известно об этом решении, категорически требовали, чтобы я не предпринимал эту опасную затею. Они заявляли, что англичане являются самыми корыстными людьми на всём свете. Выгода является их божеством, и они заранее подсчитывают, что именно они смогут получить в результате того, плохо или хорошо они будут обращаться с вами. Если они посчитают, что они что-то приобретут от того, что сошлют вас в ссылку, то они поспешат отправить вас подальше и спрячут в одной из своих колоний, где вас подвергнут всем видам жестокого обращения, которые может предложить ненависть. Мои морские офицеры были правы, — продолжал он, — некоторые из них побывали в баржевых понтонах и знали лучше, чем я, каковы вы, англичане, на самом деле. Я не представлял себе, чтобы великая страна могла поощрять жестокое гонение на одного человека, оказавшегося в её руках после того, как тот был её врагом в течение двадцати пяти лет».

Затем он привёл следующее объяснение причин, которые привели его к падению: «Если бы не эта временная приостановка военных действий в 1813 году, на согласие с которой меня склонила Австрия, я должен был добиться окончательного успеха. Победы при Лютцене и Вюртцене восстановили уверенность во французских войсках. Король Саксонии с триумфом был возвращён в свою столицу; один из корпусов французской армии находился у ворот Берлина и враг был изгнан из Гамбурга. Русские и прусские армии готовились к тому, чтобы переправиться через Вислу, когда кабинет Австрии, действуя с характерным для него вероломством, посоветовал мне временно прекратить военные действия в тот момент, когда он уже вступил в переговоры с Россией и Пруссией.

Военное перемирие было только обманом, чтобы выиграть время, необходимое для подготовки к войне, которую предполагалось объявить Франции в мае. Неожиданные успехи французов вынудили проводить подготовку к войне с предельной осторожностью. Необходимо было выиграть ещё больше времени, и переговоры продолжились на конгрессе в Праге. Меттерних настаивал на том, чтобы Австрия получила половину Италии. Он выставил и другие чрезмерные условия, которые были предъявлены только для того, чтобы их отвергли. Как только её армия пришла в полную готовность, так сразу же Австрия объявила войну Франции.

После победы при Дрездене я был полным хозяином положения и, чтобы обмануть противника, я подготовил план наступления моих войск на Магдебург, которые, после переправы через Эльбу у Виттенберга, должны были двинуться на Берлин. Осуществлением этого манёвра были заняты несколько дивизий французской армии, когда мне доставили письмо от короля Вюртемберга, сообщавшее о том, что баварская армия присоединилась к австрийцам и в составе восьмидесяти тысяч человек под командованием Вреде походным маршем движется к Рейну. Далее король Вюртемберга сообщал, что под давлением присутствия этой армии он вынужден присоединить контингент своих войск к баварцам, и что вскоре Майнц будет окружён стотысячной армией.

Это неожиданное дезертирство полностью изменило план всей военной кампании и вся предшествовавшая подготовка, чтобы сделать главным театром войны пространство между Эльбой и Одером, оказалась бесполезной. Уже после, во время сражения при Лейпциге, 16 октября 1813 года победа была на моей стороне. Я должен был добиться успеха и 18 октября, если бы вся саксонская армия, занимавшая одну из наиболее важных позиций по линии фронта, не перешла на сторону противника со всем арсеналом из шестидесяти пушек, повернув которые, саксонцы немедленно стали стрелять по французам. Несмотря на это, поле битвы оставалось в руках французов, и в тот же день войска союзников двинулись назад. Ночью я приказал армии отступить к нашим пунктам снабжения, расположенным за рекой Унструт. Последовавшее дезертирство нескольких других немецких корпусов и преждевременное осуществление взрыва моста в Лейпциге вызвали катастрофические последствия.

Когда армия переправилась через реку Зале, то она должна была отдохнуть, чтобы восстановить силы ввиду крайней усталости и получить из Эрфурта боеприпасы и другие предметы снабжения. Однако в это время прибыли разведывательные сведения о том, что австро-баварская армия под командованием Вреде форсированным маршем вышла к реке Майн. Возникла необходимость выступить против этой армии. Вреде был отброшен от его позиций у Ганау, его армия была полностью разбита, а сам Вреде был ранен. После этого во Франкфурте начались переговоры о заключении мира. Союзники предлагали заключить мир при условии, что я откажусь от протектората над Рейнским союзом, над Польшей и от провинций Эльбы, но что Франция должна быть сохранена в её границах, проходящих по Альпам и по Рейну. Эти условия были приняты в качестве основы для мирного договора. Однако переговоры во Франкфурте, подобно другим, оказались обманом, так как в ту минуту, когда выдвигались эти миротворческие предложения, союзники нарушили нейтралитет Швейцарии, вторгнувшись в неё большими силами. Уже потом, в Шатильоне, союзники представили свой ультиматум, в соответствии с которым они потребовали, чтобы территория Франции была сокращена до границ, существовавших в 1792 году. Это требование союзников я решительно отверг. Если бы не последовавшие предательства Талейрана, Мармона и Ожеро, союзникам не удалось бы силой посадить на французский трон проклинаемую народом семью, против которой страна сражалась на протяжении двадцати пяти лет, и Франция никогда бы не испытывала унижения при виде короля, сидящего на французском троне и имевшего низость открыто заявить, что он обязан этим принцу-регенту Англии».