Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

— Пожалуйста, приведи сейчас ко мне в кабинет Фабию и Корнелию Мерулу.

Очень скоро Аврелия привела старшую весталку и новую маленькую весталку в кабинет Цезаря, хорошо обставленный и превосходно отделанный в малиновых и пурпурных тонах.

Действительно, имелось у Корнелии Мерулы что-то общее с Катоном. Она напомнила Цезарю тот день, когда он первый раз увидел Катона, глядя из дома Марка Ливия Друза на лоджию дома Агенобарба, где жил тогда Сулла. Худощавый, одинокий маленький мальчик, которому Цезарь приветливо помахал рукой. Девочка тоже была высокой и тонкой. И цвет кожи и волос похож на Катоновы: рыжеватая шевелюра, серые глаза. И стояла она так же, как обычно держался Катон: расставив ноги, вздернув подбородок и сжав кулачки.

— Мама, Фабия, вы можете сесть, — официально обратился к ним великий понтифик. Затем указал девочке на место перед его рабочим столом: — Встань сюда. Итак, в чем дело, старшая весталка?

— Кажется, дело серьезное! — раздраженно ответила Фабия. — Мы живем слишком роскошно; у нас чересчур много свободного времени; нас больше интересуют архивы, чем служение Весте; мы не имеем права пить воду, которая взята не из колодца Ютурны; мы готовим mona salsa не так, как его готовили во времена царей; мы неправильно рубим части Октябрьского коня; и еще многое другое.

— А откуда ты знаешь, как рубят части Октябрьского коня, черный дрозденок? — ласково спросил Цезарь, предпочитая назвать девочку так («Мерула» означает «черный дрозд»). — Ты не пробыла в атрии Весты достаточно долго, чтобы видеть части Октябрьского коня.

О, как трудно было удержаться от смеха! Части Октябрьского коня, которые стремительно несли в Регию, чтобы кровь окропила алтарь, затем для того же — к священному очагу Весты, — это гениталии коня и хвост вместе с анальным сфинктером. После церемонии эти части мелко рубили, смешивали с оставшейся кровью и сжигали. Пепел использовали на празднике Весты под названием Палилии. Это сельский пастушеский праздник, отмечаемый двадцать первого апреля, в годовщину основания Рима.

— Мне рассказывала прабабушка, — ответила Корнелия Мерула голосом, который обещал когда-нибудь стать таким же громким, как у Катона.

— А откуда она знает? Ведь она не была весталкой?

— Ты находишься в этом доме под ложным предлогом, — прочирикал черный дрозденок, — следовательно, я не должна отвечать тебе.

— Ты хочешь, чтобы тебя отправили обратно к прабабушке?

— Ты не можешь этого сделать. Я теперь весталка.

— Я могу это сделать. И сделаю, если ты не будешь отвечать на мои вопросы.

Она совсем не испугалась. Наоборот, она задумалась над тем, что он сказал.

— Я могу быть исключена из коллегии весталок, если меня обвинят в суде и осудят.

— Какой маленький юрист! Но ты не права, Корнелия. Закон разумный, поэтому в нем всегда есть оговорки для тех случаев, когда какой-нибудь черный дрозд попадает в клетку с белоснежными павами. Тебя можно отослать домой. — Цезарь наклонился вперед, взгляд его заледенел. — Пожалуйста, не испытывай моего терпения, Корнелия! Просто поверь мне! Твоей прабабушке не понравится, если тебя объявят неподходящей и с позором отошлют домой.

— Я не верю тебе, — упрямо заявила Корнелия.

Цезарь поднялся.

— Но ты поверишь мне, когда я сейчас же отведу тебя домой! — Он повернулся к Фабии, которая слушала как завороженная. — Фабия, собери ее вещи и отошли к ней домой.

Вот и вся разница между семью годами и двадцатью семью. Корнелия Мерула сдалась:

— Я отвечу на твои вопросы, великий понтифик.

Героическим усилием она сдержала слезы. Ни одна слезинка не пролилась. Цезарю захотелось крепко прижать ее к груди и расцеловать, но делать этого, разумеется, было нельзя. И не только потому, что девочку надлежало если не укротить, то сделать послушной. Семь ей лет или двадцать семь — она весталка, а значит, никаких объятий и поцелуев.

— Корнелия, ты объявила, что я нахожусь здесь под ложным предлогом. Что ты хотела этим сказать?

— Так говорит прабабушка.

— Значит, все, что говорит прабабушка, — правильно?

От страха большие серые глаза стали еще больше.

— Да, конечно!

— А тебе говорила прабабушка, почему я здесь под ложным предлогом, или это было просто заявление, не подкрепленное фактами? — сурово спросил он.

— Она просто сказала так.

— Я здесь не под ложным предлогом, я — законно выбранный великий понтифик.

— Ты — flamen Dialis, — пробормотала Корнелия.

— Я был фламином Юпитера, но это было очень давно. Меня назначили на эту должность после твоего прадедушки. Но потом были обнаружены некоторые неправильности в церемонии, и все жрецы и авгуры решили, что я не могу продолжать служить как flamen Dialis.

— Но ты все еще flamen Dialis!

— Господин, — мягко поправил он. — Я твой господин, черный дрозденок, а это значит, что ты должна вести себя вежливо Я называть меня так.

— Хорошо, господин.

— Я не продолжаю быть фламином Юпитера.

— Нет, продолжаешь! Господин.

— Почему?

— Потому что до сих пор нет другого фламина Юпитера! — торжествующе сказала Корнелия Мерула.

— Это еще одно решение коллегий жрецов и авгуров, черный дрозденок. Я перестал быть фламином. Однако одновременно с тем постановили до моей смерти не назначать на этот пост другого человека. Просто для того, чтобы все в нашем контракте с Великим Богом сделать абсолютно законным.

— О-о.

— Иди сюда, Корнелия.

Она неохотно обогнула угол стола и встала там, где он указал, почти в полуметре от его кресла.

— Протяни руки.

Она отступила и побледнела. Цезарь намного лучше понял, что такое ее прабабушка, когда Корнелия Мерула протянула руки так, как это делает ребенок, готовясь получить наказание.

Великий понтифик тоже протянул руки, взял ее ладошки в свои и крепко сжал.

— Я думаю, тебе пора забыть прабабушку. Она больше не авторитет в твоей жизни, черный дрозденок. Ты заключила союз с коллегией весталок Рима. Из рук прабабушки ты перешла в мои. Почувствуй их, Корнелия. Почувствуй их.

Она повиновалась, застенчиво и робко. «Как печально, — подумал он, — ведь совершенно очевидно, что до восьми лет ее никогда не обнимал и не целовал ее pater familias. И сейчас ее новый pater familias связан серьезными и священными законами, которые запрещают обнимать и целовать ее. Даже если она еще ребенок. Иногда Рим — жестокий хозяин».

— Они сильные, не правда ли?

— Да, — прошептала она.

— И намного больше твоих.

— Да.

— Они дрожат, потеют?