Дорога в рай - Роальд Даль

Все это чуточку странно для человека консервативных вкусов, вроде меня. Лично я предпочитаю дубовую мебель и паркетный пол. Но здесь, впрочем, есть одна вещь, которая весьма мне нравится. Это стены. Они красивые и мягкие, покрыты чем-то вроде набивочного материала, и преимущество их в том, что я могу налетать на них сколько угодно и при этом мне не больно.

Тут есть еще несколько человек, что довольно удивительно, но, благодаря Богу, все они мужчины. В силу какой-то причины на них белые одежды, и они суетятся вокруг, делая вид, будто очень заняты. В действительности же они крайне невежественны и, похоже, даже не понимают, где находятся. Я пытаюсь рассказать им, но они и слушать не хотят. Иногда я так сержусь, что выхожу из себя и начинаю кричать, и тогда на их лицах появляется плутоватое недоверчивое выражение, они медленно отступают и говорят: «Ну, успокойтесь. Успокойтесь же, святой отец».

Что с ними говорить?

Но есть там и один пожилой человек — он навещает меня каждое утро после завтрака, — и кажется, что он ближе ощущает реальность, чем остальные. Он вежлив, держится с достоинством и, мне кажется, одинок, потому что ничего так не любит, как сидеть тихо в моей комнате и слушать, как я разговариваю. Одна беда — едва мы затрагиваем тему нашего местопребывания, как он предлагает мне бежать. Утром он снова об этом заговорил, и мы крупно поспорили.

— Ну разве вы не понимаете, — терпеливо сказал я, — что я не хочу бежать.

— Мой дорогой святой отец, но почему же?

— Еще раз говорю вам — потому, что там меня повсюду ищут.

— Кто?

— Мисс Элфинстоун, мисс Роуч, мисс Прэттли и все остальные.

— Какая чушь.

— Еще как ищут! И думаю, и вас ищут, но вы в этом не признаетесь.

— Нет, друг мой, меня они не ищут.

— Тогда позвольте узнать, что именно вы здесь делаете?

Вопросец для него трудноватый. Я вижу, что он не знает, как и ответить.

— Клянусь, вы забавлялись с мисс Роуч, и она вас проглотила точно так же, как меня. Клянусь, именно так все и было, только вам стыдно признаться.

Едва я произнес это, он погрустнел, и вид у него при этом был такой расстроенный, что мне стало жаль его.

— Хотите, я спою вам песню? — спросил я.

Но он, ничего не ответив, поднялся и тихо вышел в коридор.

— Выше голову, — крикнул я ему вслед. — Не отчаивайтесь. Чем утешиться — всегда найдется.

— Все нормально, — говорил врач. — Лежите спокойно.

Голос его звучал где-то далеко, и казалось, он кричит на нее.

— У вас сын.

— Что?

— У вас чудесный сын. Понимаете? Чудесный. Слышали, как он плакал?

— С ним все в порядке, доктор?

— Разумеется, в порядке.

— Прошу вас, дайте мне на него взглянуть.

— Скоро вы его увидите.

— Вы уверены, что с ним все в порядке?

— Совершенно уверен.

— Он еще плачет?

— Попытайтесь отдохнуть. Вам не о чем беспокоиться.

— А почему он больше не плачет, доктор? Что случилось?

— Да не волнуйтесь вы так. Все нормально.

— Я хочу видеть его. Пожалуйста, позвольте мне посмотреть на него.

— Дорогая моя, — сказал врач, похлопывая ее по руке. — У вас чудесный, здоровый ребенок. Разве вы не верите тому, что я говорю?

— А что это там женщина делает с ним?

— Вашего ребенка готовят к тому, чтобы на него было приятно смотреть, сказал врач. — Мы его немножко вымоем, вот и все. Дайте нам минутку.

— Клянетесь, что с ним все в порядке?

— Клянусь. А теперь лежите спокойно. Закройте глаза. Ну, закройте же. Вот так. Так-то лучше. Умница…

— Я так молилась, чтобы он выжил, доктор.

— Разумеется, он будет жить. О чем вы говорите?

— Другие же не выжили.

— Что?

— Из других моих детей ни один не выжил, доктор.

Врач стоял возле кровати и смотрел на бледное, изможденное лицо молодой женщины. До сегодняшнего дня он ее никогда не видел. Они с мужем были новыми людьми в городе. Жена хозяина гостиницы, которая пришла помочь принять роды, говорила, что муж ее работает в местной таможне на границе и что они неожиданно прибыли в гостиницу с одним чемоданом и сумкой три месяца назад. Муж был пьяницей, говорила жена хозяина гостиницы, заносчивый, властный, задиристый, а вот молодая женщина была тихой и набожной. И очень грустной. Она никогда не улыбалась. За те несколько недель, что она там прожила, жена хозяина гостиницы ни разу не видела, чтобы она улыбнулась. Ходили слухи, что это третий брак мужа, одна его жена умерла, а другая развелась с ним в силу неприглядных причин. Но то были только слухи.

Доктор нагнулся и натянул простыню повыше на грудь пациентки.

— Вам не о чем тревожиться, — мягко произнес он. — У вас совершенно нормальный ребенок.

— То же самое мне говорили и о других детях. Но я всех их потеряла, доктор. За последние восемнадцать месяцев я потеряла троих своих детей, поэтому не вините меня, что я нервничаю.

— Троих?

— Это мой четвертый… за четыре года.

Врач беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Вряд ли вы понимаете, что это значит, доктор, потерять их всех, всех троих, по очереди, одного за другим. Они и сейчас у меня перед глазами. Я вижу лицо Густава так ясно, как будто он лежит рядом со мной в постели. Густав был замечательным мальчиком, доктор. Но он всегда болел. Ужасно, когда они все время болеют и нельзя ничем им помочь.

— Знаю.

Женщина открыла глаза, несколько секунд пристально смотрела на врача, потом снова закрыла их.

— Мою маленькую девочку звали Идой. Она умерла накануне Рождества. То есть всего лишь четыре месяца назад. Как бы мне хотелось, чтобы вы видели Иду, доктор.

— Теперь у вас другой ребенок.

— Но Ида была такая красивая.

— Да, — сказал врач. — Я знаю.

— Откуда вы можете это знать? — вскричала она.

— Я уверен, что это был прекрасный ребенок. Но и этот тоже красивый.

Врач отвернулся от кровати и стал смотреть в окно. Был дождливый серый апрельский день, и он видел красные крыши домов на другой стороне улицы. Огромные капли дождя стучали по черепице и разлетались брызгами.

— Иде было два года, доктор… и она была такая красивая, что я глаз не могла от нее оторвать с утра, когда одевала ее, и до вечера, когда она снова благополучно лежала в постели. Я все время боялась, как бы с ней не случилось чего-нибудь страшного. Густава не стало, не стало моего маленького Отто, и она единственная у меня оставалась. Иногда среди ночи я тихо подходила к кроватке и прикладывала ухо к ее ротику, чтобы убедиться, что она дышит.