Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин

разнокалиберные бутылки с какими-то разноцветными напитками — красными, зелеными, малиновыми, желтыми.

На прилавке аппетитные булочки по двенадцать злотых и колбаса по двести пятьдесят.

«Интересно, дорого это или нет?» — подумал я.

Но тут с улицы меня окликнули, и я выбежал из буфета.

— Срочно к старшине!

Разыскал старшину Балуева.

— Пойди поищи воду для кухни, — приказал он. — Вот ведро.

Взял ведро и неудобный свой карабин. Другого оружия нам пока еще не положено.

Прошел одну улицу, другую в поисках колодца или колонки. В дома не захожу. Вокруг никого.

Вдруг впереди кто-то мелькнул, вроде с автоматом на груди. Кажется, немец.

Я за ним. Он за угол дома. Дал по мне очередь, но промахнулся. Только ведро вздрогнуло.

Я бросил ведро, снял с плеча карабин. Где этот человек?

Сделал несколько шагов вперед, еще несколько.

«Откуда этот немец взялся? Ведь Хмельник утром освободили».

И тут я вновь увидел его. Он метнулся вдоль соседнего дома, выстрелил в меня и скрылся за дверью неказистого строения, напоминавшего сарай.

Я выпустил три пули в сарай и остановился в нерешительности. Выждав несколько минут, стал осторожно подбираться к двери. Тихонько тронул ее ногой, она тоскливо скрипнула. Заглянул внутрь — темно, но видно сено.

Выстрелил наобум в сено. Оно зашевелилось, и оттуда опять грянула очередь. Слава богу, снова мимо.

Прижавшись к стенке, я выпустил три пули в то место, откуда стреляли. Глаза уже понемногу привыкали к темноте.

Стоял, не шевелясь, минуту-другую. Все тихо.

Подождал еще. По-прежнему тихо.

Подошел к сену, осторожно разгреб его ногой. Вижу, лежит он. Кажется, не дышит. Во всяком случае не шевелится. Попробовал: еще теплый.

Немец оказался очень тяжелым, и я с трудом подтащил его к двери, а затем волоком — на улицу.

Тут хотел приподнять немца, но не осилил. Пришлось тащить за ноги. Грузен, черт!

Потом сообразил: так неудобно, голова волочится по мостовой. Взял под мышки. Так-то приличнее! Все же человек!

Сколько я его тащил — не помню. Только знаю, что совсем запарился.

Когда подтащил к своим, все ребята высыпали на улицу.

— Смотрите, — крикнул кто-то. — Глядите! Ну и умора!

Вышли командир взвода младший лейтенант Гусев и старшина Балуев.

— Ты что это? — спрашивает Гусев.

— Вот, убил, — отвечаю.

— Да это все понятно, но зачем ты его приволок? — говорит Гусев. — Взял бы документы, как положено, и все.

— Тогда бы могли мне не поверить, — отвечаю я, все еще тяжело дыша. — Мало ли откуда документы? Может, нашел или отнял, а он живым удрал? А тут доказательство.

— И то верно, — согласился младший лейтенант. — Ну, давай тогда посмотрим, что за гуся ты приволок.

Он залез в карман немецкого кителя, достал документы.

— Так, Ганс Штюмм, унтер… А он старше тебя знаешь на сколько? Посчитай! Девятого года рождения. Ну, как и что делать будем?

Я молчал.

— Он приволок, пусть и хоронит, — подсказал старшина.

— Пожалуй, верно. Давай бери лопату, оттащи его куда-нибудь подальше и закопай, — приказал командир взвода.

— Опять тащить?

— А ты как хотел бы?

— Оркестра не будет? — уже начиная понимать комичность ситуации, я попробовал шутить.

— Не будет, — подтвердил младший лейтенант.

Я принес лопату и взял было уже немца под мышки, как Гусев сказал:

— Подожди! Слушай, старшина, принеси-ка ему стакан спирта. Да быстро! Впрочем, стакан ему много, хватит три четверти стакана. Заслужил!

— Служу Советскому Союзу! — рявкнул я.

— Подожди, сейчас закусить тебе принесу, — пообещал младший лейтенант и скрылся в буфете.

Он вынес булочку с куском колбасы, той самой, по двести пятьдесят злотых, сырокопченой, которой я никогда не ел, а старшина дал стакан со спиртом:

— Разбавлять не будешь?

— Не-е.

Я выпил спирт, чуть не захлебнулся, и совершенно не ощущая вкуса колбасы, съел закуску.

— Теперь пойду…

— Иди, иди…

Я взял немца под мышки и потащил в сторону ближнего скверика.

Немец и впрямь был очень тяжел. Наверное, раза в два тяжелее меня.

ТИШИНА НАД ПОЛЕМ

Нет, жизнь у Славы Куликова все-таки складывалась неудачно. Ему определенно не повезло с внешностью. Вроде парень как парень, а лицо девчоночье — нежное, волнистые русые волосы, длинные пушистые ресницы, которым откровенно завидовали все девчонки, мягкий овал лица с легким румянцем и застенчивая, чуть смущенная улыбка…

В школе, начиная с пятого класса, его стали называть Василисой Прекрасной, а то еще хуже, потому что было сначала непонятно — «Дамой с камелиями». Что делать?

— Ив кого я такой у вас? — не раз говорил он отцу с матерью.

— Да, признаться, мама подкачала, — отшучивался отец.

Мама молча улыбалась.

Куликовы оказались в Кабардино-Балкарии в конце гражданской войны. Работали тут геологами. В двадцать четвертом в ауле Гирхожан у них появился на свет сын Вячеслав, Слава, или просто Славик.

Слава рос хорошим парнем — честным и самостоятельным. Родители довольно часто уходили в ближние и дальние экспедиции, поручая сына соседям, а когда он стал постарше, вообще оставляли его одного. И не боясь за него, знали, что и в школе, и дома у сына все будет в порядке.

А Слава, подрастая, начал увлекаться рисованием и гербариями. Он мог часами бродить по окрестным горам и склонам с акварельными красками и альбомами, а возвращаясь домой, приносил охапки весенних, пахнущих сыростью подснежников, а потом фиалок и тюльпанов, украшая ими свой уютный домик, и отбирал лучшие цветы для своего гербария. А про цветы он знал больше, чем его родители, и отец с матерью поражались, узнавая от него, что, оказывается, подснежников существует свыше десяти видов и каждый не похож на другой, и растут они в разных странах.

Подснежники были особой, неодолимой страстью Славы Куликова. Они притягивали его к себе неведомой, таинственной силой, а в их еле уловимом аромате было словно что-то тревожащее Славу и напоминавшее о чем-то далеком и все время ускользающее из памяти… И с первыми весенними днями уходил он в горы и часами мог сидеть перед этими неброскими, нежными цветами, все пытаясь разгадать их тайну.

Срывая белый, поникающий цветок с двумя линейными или плоскими листьями, Слава никогда не трогал луковицу. Цветы и листья у подснежников разнились и по размерам, и по внешнему виду, и, приходя домой, Слава обычно зарисовывал их. Таких рисунков подснежников у него накопилось более сотни.

Года за два до окончания школы родители начали брать сына с собой в экспедиции.

Сын не подводил их. Наравне со взрослыми таскал тяжелый вещевой мешок и, не жалуясь, переносил нелегкие переходы. И с готовностью выполнял любую физическую работу.