Потрясающие приключения Кавалера и Клея - Майкл Шейбон

Насчет героев в кальсонах Сэмми не ошибся в 1939 году и, подозревал Джо, не ошибается и в 1954-м. Уильям Гейнз и его «Энтертейнинг комикс» захватили все стандартные комиксовые жанры, кроме одного; темными чувствами, менее ребяческими сюжетами, стильной штриховкой и сумеречной тушью они напитали любовные романы, вестерны, военные истории, детективы, сверхъестественное и тэ дэ. Единственный жанр, который они упускали или избегали (разве что высмеивали на страницах «Мэд»), – супергерой в костюме. А что, если – Джо не был уверен, что Сэмми имел в виду это, но деньги-то все-таки принадлежат Джо – точно так же трансформировать супергероя? Рассказывать истории о героях, которые устроены сложнее, не так ребячатся, способны пасть, как ангелы.

В конце концов сигареты кончились, и Джо признал, что уснуть ему сегодня не светит. Снова оделся, взял банан из вазы на кухонном прилавке и вышел из дому.

Еще не миновало пять утра, и улицы Блумтауна были пустынны, дома темны, вороваты, почти незримы. С моря в восьми милях от дома ровно задувал соленый ветер. Позже он принесет припадочный дождь и сумрак, который мистер Эл Ходд попытается рассеять, включив у фургона фары ближнего света, но пока что облака не сгустились, и небо, которое днем в этом одноэтажном городе низкорослых древесных побегов и голых лужаек казалось нестерпимо высоким и громадным, точно небеса над какой-нибудь окаянной прерией в Небраске, дарило Блумтаун своим благословенным присутствием, наполняя пустоту темно-синим плюшем и звездами. В двух кварталах от дома гавкнула собака, и от этого звука у Джо по руке побежали мурашки. Со времен утопления «Ковчега Мирьям» он сто раз бывал вблизи или на воде Атлантического океана; цепочка ассоциаций, что связывала Томаша с этим водоемом, давным-давно истрепалась и распалась. Но иногда, особенно если брат, вот как сейчас, и без того всплывал в мыслях, запах моря разворачивал воспоминания о Томаше, будто флаг на ветру. Как Томаш храпел, как с соседней кровати доносилось его полузвериное сопение. Как он ненавидел пауков, омаров и вообще все, что ползало, словно рука без тела. Захватанный ментальный портрет Томаша лет семи или восьми, в клетчатом банном халате и шлепанцах, – как он сидит подле большого «Филипса» Кавалеров, подтянув коленки к груди, крепко зажмурившись, раскачиваясь взад-вперед, и изо всех сил слушает какую-нибудь итальянскую оперу.

Этот халат с отворотами, обшитыми толстенной черной ниткой через край; это радио – готические очертания, а шкала, точно эфирный атлас, размечена названиями мировых столиц; эти кожаные мокасины с плетеными вигвамами на носках – все это Джо больше никогда не увидит. Мысль банальна и все же, как иногда случалось, застала его врасплох и страшно огорчила. Абсурд, но в глубинах его познанного мира, в глубоком докембрийском пласте обитала надежда: однажды (но когда?) он вернется к первым главам своей жизни. Все это сохранилось (где-то) и ждет его. Он возвратится к сценам детства, к завтраку за столом в квартире вблизи от Грабен, к восточному роскошеству раздевалки в Militār- und Zivilschwimmschule – не туристом на руины, а взаправду, и случится это не посредством тех или иных чар, а само собой. Эта вера не была рациональной, всерьез Джо и не верил, и все-таки она жила, как некая ранняя фундаментальная ошибка в понимании географии – скажем, что Квебек находится к западу от Онтарио, – и сколько потом эту ошибку ни исправляй, как ни учись на опыте, так и не удается совсем ее стереть. Теперь он понял, что в этой безнадежной, но неискоренимой вере и коренится его неспособность расстаться с деньгами, много лет назад положенными в «Ист-Сайдский актерский кредитный союз». Где-то в сердце своем, или где уж подобные ошибки лелеются и подкармливаются, Джо верил, что кто-то – мать, дед, Бернард Корнблюм – еще может появиться несмотря ни на что. Такие вещи происходили сплошь и рядом; люди, якобы расстрелянные в гетто Лодзи или унесенные тифом в лагере для перемещенных в Целендорфе, всплывали вновь владельцами продуктовых лавок в Сан-Паулу или стучались в дверь к зятю в Детройте, прося подаяние, – старше, хрупче, изменившиеся до неузнаваемости или обезоруживающе прежние, однако живые.

Джо вернулся в дом, завязал галстук, надел пиджак и снял ключи от машины с крючка в кухне. Он сам не знал, куда собрался, во всяком случае поначалу, но в ноздрях застрял запах моря, и Джо невнятно подумывал взять машину, на часик съездить до Файр-Айленда и вернуться, пока никто и не заметил, что его нет.

Перспектива рулить автомобилем тоже возбуждала. Машиной Сэмми и Розы он заинтересовался с первой минуты, едва увидев. На флоте Джо учили водить, и к делу он, по своему обыкновению, подходил с апломбом. Счастливейшие минуты его военного периода – три краткие поездки за рулем джипа в заливе Гуантанамо. Было это дюжину лет назад; Джо надеялся, что не забыл.

Он без проблем выехал на шоссе 24, но умудрился пропустить поворот на Ист-Айслип и, еще не успев вполне распознать окрестности, уже катил в город. В машине пахло Розиной помадой, и Сэмовым кремом для волос, и солено-шерстяным осадком зимы. На дороге очень долго почти никто не попадался, а когда встречались другие путешественники, что исчезали во тьме к западу, ведомые светом своих фар, Джо ощущал простое и приятное с ними сродство. По радио Роузмэри Клуни пела «Эй, ты», а когда он крутанул ручку настройки, та же Роузмэри Клуни запела «Этот старый дом». Он опустил окно; порой он слышал шелест трав и ночных жуков, порой – мычание поезда. Джо ослабил хватку на руле и погрузился в звучание струнных последних музыкальных хитов и рокот восьмицилиндрового двигателя «чемпиона». Через некоторое время заметил, что уже довольно долго его не посещала ни единая мысль ни о чем вообще – и в особенности о том, что он будет делать, добравшись до Нью-Йорка.

На подъезде к Вильямсбургскому мосту – не вполне понимая, как его угораздило там очутиться, – он пережил мгновение необычайной легкости, грациозности. Движение на дороге уже сильно загустело, но Джо ловко петлял, и крепкая машинка проворно лавировала. Он полетел через Ист-Ривер. Он улавливал гудение моста под колесами, чувствовал вокруг всю конструкцию целиком – силы, и напряжения, и все заклепки, что сговорились между собой, дабы он, Джо, воспарил в воздух. К югу он мельком разглядел Манхэттенский мост, отдающий Парижем, – утонченный, элегантный, с задранными юбками, обнажившими конические стальные ноги, а за ним Бруклинский мост – точно канатные жилы великанской мышцы. По другую сторону лежал мост Куинсборо – точно две царицы-великанши танцуют, взявшись за руки. А перед этим мостом проступал город, что укрывал Джо, и пожирал Джо, и принес ему небольшое состояние, – серо-бурый город, увешанный гирляндами и боа какой-то дымчатой серости, смеси портового тумана, и весенней росы, и городского парного дыхания. Надежда давно была Джо врагом, слабостью, которую надлежало победить любой ценой, и сейчас он не сразу оказался готов признать, что вновь впустил ее в сердце.

На Западной Юнион-Сквер он подъехал к Уоркингменз-Кредит-билдинг, обиталищу «Ист-Сайдского актерского кредитного союза». Конечно, припарковаться было негде. Пока Джо искал место, машины громоздились на хвосте у «студебекера» и всякий раз, когда он притормаживал, разражались сердитыми фанфарами клаксонов. Сзади с ревом выскочил автобус, и из окон на Джо уставились лица – пассажиры прожигали его взглядом или равнодушными гримасами насмехались над его неумелостью. На третьем круге по кварталу Джо опять притормозил перед зданием. Бордюр был выкрашен ярко-красным. Джо сидел, раздумывая, как поступить. В великолепной чумазой горе Уоркингменз-кредит-билдинг, в сумрачном свете, что течет из фрамуг, в кабинетах банка, под грузом многолетних процентов и пыли спит его банковский счет. Джо надо только зайти и сказать, что он хочет снять деньги.