Том 4. Стиховедение - Михаил Леонович Гаспаров

Н. Огарев

Что такое омонимы — известно: это слова, у которых звучание одинаково, а значение различно. Девичья коса, стальная коса, песчаная коса, он кос, и она коса — омонимы. Слова, которые пишутся по-разному, но звучат все-таки одинаково, тоже считаются омонимами: будит нас будильник, будет новый день. А слова, которые пишутся одинаково, но произносятся по-разному, омонимами не называются, для них есть другой термин — омографы: географический атлас — одет в шелк и атлас, целовать и миловать — казнить и миловать, угодить в пропасть — пропасть пропадом. «Омоним» по-гречески значит сходно зовущийся, «омограф» — сходно пишущийся. Но с омографами в русских рифмах дела иметь нам не придется.

Обыгрывать омонимы с художественной целью стали давно, причем раньше в прозе, чем в стихах. Всякому оратору было соблазнительно блеснуть фразой вроде: ты проливаешь свет на весь свет! или ты несешь миру мир! — в каждом языке есть набор омонимов, удобный для такой игры и поэтому быстро приедающийся. Это в высоком стиле; а в низком стиле это еще более обычный материал для шуток, называемых каламбурами (слово «каламбур» французское, а происхождение его неизвестно).

Едва ли не первую омонимическую рифму в новой русской поэзии мы встречаем у Ломоносова в оде 1757 года, где императрица Елизавета обращается к Богу с такими словами о своем отце Петре Великом:

Великий Боже, вседержитель!

Святый Твой промысел и свет

Имея в сердце, мой родитель

Вознес под солнцем росский свет…

Это явно высокий стиль; а всего через пять лет было напечатано стихотворение уже явно невысокого стиля, целиком построенное на таких омонимических рифмах. Автором его был А. Ржевский, ученик Сумарокова, самый талантливый стихотворный экспериментатор своего времени. Это значило, что явление замечено, осознано и взято на учет.

На брегах текущих рек

Пастушок мне тако рек:

«Не видал прелестнее твоего я стану,

Глаз твоих, лица и век.

Знай, доколь продлится век,

Верно я, мой свет, тебя, верь, любити стану».

Вздохи взор его мой зрел,

Разум был еще незрел,

Согласилась мысль моя с лестной мыслью с тою.

Я сказала: «Будешь мой,

Ты лица в слезах не мой,

Только будь лишь верен мне, коль того я стою».

Страсть на лесть днесь променя,

И не мыслит про меня.

О неверный! ныне стал пленен ты иною.

Мне сказал: «Поди ты прочь

И себе другого прочь» —

Как несносно стражду днесь, рвуся я и ною!

Между высокой и шуточной поэзией омонимическая рифма быстро сделала выбор в пользу последней. У Пушкина мы находим такие рифмы несколько раз, и всегда с намеком, пусть самым легким, на шутливую интонацию. В «Евгении Онегине», о Руссо:

Защитник вольности и прав

В сем случае совсем неправ.

В «Графе Нулине»:

А что же делает супруга

Одна, в отсутствие супруга?

В «Сказке о царе Салтане» — о купцах, торговых гостях:

Вот на берег вышли гости,

Царь Салтан зовет их в гости…

В «Сказке о попе…» Балда обещается служить

…В год за три щелка тебе по лбу,

Есть же мне давай вареную полбу.

В «Женихе» девица —

Сидит, молчит, не ест, не пьет

И током слезы точит,

А старший брат свой нож берет,

Присвистывая, точит…

В «Утопленнике»:

Вы, щенки! за мной ступайте!

Будет вам по калачу,

Да смотрите ж, не болтайте,

А не то поколочу.

Два последние примера особенно любопытны. В «Утопленнике» описывается довольно страшное происшествие — а баллада тем не менее получается совсем не страшная, а скорее ироническая. Главным образом это достигается, конечно, за счет подбора подробностей: как представлен самый страшный момент — появление покойника? «Видит: голый перед ним…» и т. д.; после этого уже и «раки черные впились» звучит не так страшно. Но отчасти это достигается и за счет размера — такой 4-стопный хорей обычно ощущается как веселый и бодрый, а почему — об этом можно поговорить в другой раз. А отчасти и за счет простоватого стиля, и за счет «несерьезных» рифм: кроме по калачу — поколочу здесь играют роль и э-вот — мокрый невод, и окно захлопнул — чтоб ты лопнул. Читатели так и воспринимали эту балладу: не всерьез. Горький в воспоминаниях где-то пишет, как под мотив «Р-раки черные впились» приказчики с горничными весело отплясывали польку.

Некоторое время в собрании сочинений Пушкина печатались несколько двустиший с каламбурными рифмами совершенно непристойного свойства; самое невинное из них было: «Дева, ног не топырь — Залетит нетопырь!» (обе рифмы приходилось заменять точками). Потом выяснилось, что текст их, считавшийся автографом Пушкина, был на самом деле автографом его брата Льва Сергеевича, у которого был похожий почерк, и из собрания сочинений они исчезли.

Юмористическая поэзия, охотно приняв омонимические рифмы, ценила их, однако, более не в чистом виде (слово на слово, как точит — точит), а в составном виде (слово на сочетание слов, как по калачу — поколочу): подобные каламбуры выходили смешней. Именно в таком мелкорубленом виде появляются они у классиков юмористики: С. А. Соболевского (приятель Л. С. Пушкина и его брата), Ф. А. Кони и «короля рифмы» Д. Д. Минаева. У Минаева целые разделы в его сборниках назывались «Рифмы и каламбуры» и заполнялись разрозненными четверостишиями — натянутыми шутками на составные рифмы.

Мог тогда б понтировать

Я в азарте смелом —

А теперь изволь метать

Без наличных — с мелом.

Уж угодно небесам,

Хоть грызи тут ногти, —

Попадешься не бесам,

Кредиторам в когти…

(Ф. Кони, куплеты игрока из водевиля «Петербургские квартиры», 1840)

Область рифм — моя стихия,

И легко пишу стихи я;

Без раздумья, без отсрочки

Я бегу к строке от строчки,

Даже к финским скалам бурым

Обращаюсь с каламбуром.

(Д. Минаев, «В Финляндии», 1876)

Иной омоним складывался даже не из двух, а из трех слов: «В ресторане ел суп сидя я — /