Владлен Бахнов - Владлен Ефимович Бахнов

речи, произнесенной на открытии Америки)

1. На мелководье тонут даже самые глубокие мысли.

2. Никому не может служить утешением то, что он утонул не в пруду, а в океане.

3. А, с другой стороны, уж если суждено утонуть, то лучше в океане, чем в луже.

4. Утонувший в океане не боится болота.

Гегель. «Сентиментальная диалектика»

Почему-то все двуликие Янусы — на одно лицо.

Зеесон

Если у твоего соседа табун коней, а у тебя всего один ишак — погляди на пешехода.

Крез

Если Вселенная не имеет ни начала, ни конца, то где же она, в сущности, размещается? Ведь где-то же должна она находиться, раз мы здесь?

Коперник-младший

Если перо поэта выходит из моды — горе поэту!

Если перо страуса входит в моду — горе страусу!

Голыми руками его не возьмешь: противно!

Глуп тот одногорбый верблюд, который завидует двугорбому.

Рахат ибн Лукум

Кто знает, может быть, светлое будущее уже наступило и незаметно ушло в прошлое?

Большая глупость отличается от небольшой не размером, а очевидностью.

Каждый умный человек боится оказаться в дураках.

А дураку это не грозит.

От великого до смешного один шаг — следовательно, от смешного до великого не больше.

Сентиментальная диалектика

Если ты плохо пишешь — не печалься: вспомни, сколько на планете не умеющих читать. Пиши для них.

Воспоминания о Владлене Бахнове

Бенедикт Сарнов

Искать себя ему не пришлось

С Владиком Бахновым мы вместе учились в Литературном институте.

Это был совершенно особый институт, не похожий — я уверен в этом — ни на одно высшее учебное заведение не только в нашей стране, но, наверное, и в мире.

Преподаватели у нас были самые разные. Были среди них блестящие университетские профессора, ученые мирового класса — такие, как Валентин Фердинандович Асмус, Сергей Михайлович Бонди, Сергей Иванович Радциг, Александр Александрович Реформатский… Были персонажи совершенно реликтовые, неведомо как сохранившиеся в многочисленных советских чистках. Но и у них тоже мы многому могли бы научиться.

Однако, поскольку, как сказано в одном известном анекдоте, «чукча хочет быть писателем, а не читателем», гораздо больше, чем лекции, нас интересовали творческие семинары: у прозаиков их вели Федин. Паустовский, Гладков, у поэтов — Луговской, Сельвинский, одно время, кажется, Светлов.

Но ярче всего из всей моей литинститутской жизни мне запомнились лестница и подоконник. На этом подоконнике, возле этого подоконника шла главная наша жизнь. Если я и научился чему-нибудь в Литинституте. так именно вот здесь, на этом подоконнике.

Конечно, и на лекциях я узнавал много важного и интересного. Да и могло ли быть иначе, если лекции, как я уже говорил, нам читали Бонди, Реформатский. Асмус… Но все, что я узнал от них. я мог бы узнать, если бы учился и в другом каком-нибудь институте. Скажем, на филфаке МГУ А вот то, что происходило у подоконника…

Там читали стихи. Притом такие, которые нигде больше услышать мы бы не могли. Например, ставшие потом знаменитыми, но тогда мало кому известные четверостишия Коли Глазкова:

Все говорят, что окна ТАСС

Моих стихов полезнее.

Полезен также унитаз,

Но это не поэзия.

С восторгом повторяли мы и другое Колино четверостишие. сочиненное им в первый день войны:

Господи! Вступися за Советы!

Охрани страну от высших рас.

Потому что все твои заветы

Гитлер нарушает чаще нас.

И вот это:

Я на мир взираю из-под столика:

Век двадцатый, век необычайный!

Чем столетье интересней для историка.

Тем оно для современника печальнее.

Иногда там, у подоконника, возникал и сам Коля. Объяснял, оттуда взялась первая, вроде бы никчемушная строка этого четверостишия. По пьянке поспорил он как-то с приятелем — сейчас уж не помню, о чем. По условиям спора проигравший должен был залезть под столик и, сидя там, выдать какой-нибудь новый — обязательно новый, только что родившийся. — поэтический текст. Коля проиграл и вот выполнил условия этого, как оказалось, весьма плодотворного спора.

Появляясь у нас, Коля всякий раз приносил с собой очередную самодельную книжечку, на самодельной обложке которой значилось: «Самсебяиздат». Или еще короче — «Самиздат». (Вот кто изобрел это, ставшее потом знаменитым, слово.) А на задней стороне обложки этих его самодельных книжечек неизменно значилось: «Тираж— 1 экз.».

Похваставшись очередной своей самиздатовской книжкой, Коля предлагал всем, кто отважится, помериться с ним силой. Но стального его рукопожатия не мог перебороть ни один из наших институтских силачей. Даже Поженян, который частенько тут же, у этого подоконника, давал желающим уроки бокса («хук справа», «хук слева»).

Поженян, кстати, кроме этих уроков бокса нередко демонстрировал новичкам — после долгих просьб и упрашиваний — свой коронный номер.

Он читал стихотворение Блока (читал, кстати сказать, замечательно):

Ночь, улица, фонарь, аптека.

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века —

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь — начнешь опять сначала,

И повторится все, как встарь:.

Ночь, ледяная рябь канала

Аптека, улица, фонарь

Прочитав, становился на руки и, стоя в такой необычной позе, читал то же стихотворение, но уже в