Земля обетованная - Барак Обама

уточнения законопроекта, заголовки газет дали оппонентам удобную палку, которой можно было бить нас по голове. Демократы, представляющие влиятельные округа, теперь испуганно бежали, убежденные, что продвижение законопроекта равносильно самоубийству. Республиканцы отказались от всякого притворства в желании вести переговоры, и члены Конгресса регулярно повторяли заявления "Чайной партии" о том, что я хочу усыпить бабушку.

Единственным плюсом всего этого было то, что это помогло мне излечить Макса Баукуса от его одержимости попытками задобрить Чака Грассли. На последней встрече в Овальном кабинете с ними двумя в начале сентября я терпеливо слушал, как Грассли перечислял пять новых причин, по которым у него все еще были проблемы с последней версией законопроекта.

"Позволь мне задать тебе вопрос, Чак", — сказал я наконец. "Если Макс примет все твои последние предложения, сможешь ли ты поддержать законопроект?".

"Ну…"

"Есть ли какие-либо изменения — вообще любые — которые принесут нам ваш голос?".

Наступило неловкое молчание, прежде чем Грассли поднял голову и встретил мой взгляд.

"Думаю, нет, господин президент".

Думаю, нет.

В Белом доме настроение быстро портилось. Некоторые из моей команды начали спрашивать, не пора ли нам сложить руки. Рам был особенно мрачен. Он уже бывал на этом родео с Биллом Клинтоном и слишком хорошо понимал, что мое падающее число голосов может означать для перспектив переизбрания демократов, проживающих в разных округах, многих из которых он лично набирал и помогал избирать, не говоря уже о том, как это может повредить моим собственным перспективам в 2012 году. Обсуждая наши варианты на совещании старших сотрудников, Рам посоветовал нам попытаться договориться с республиканцами о принятии значительно сокращенного законопроекта — возможно, разрешить людям в возрасте от шестидесяти до шестидесяти пяти лет участвовать в программе Medicare или расширить сферу действия Программы медицинского страхования детей. "Это будет не все, что вы хотели, господин президент", — сказал он. "Но это все равно поможет многим людям, и это даст нам больше шансов добиться прогресса по остальным пунктам вашей повестки дня".

Некоторые присутствующие согласились с этим. Другие считали, что сдаваться еще рано. Проанализировав свои беседы на Капитолийском холме, Фил Шилиро сказал, что, по его мнению, все еще есть возможность принять всеобъемлющий закон только голосами демократов, но он признал, что в этом нет уверенности.

"Думаю, вопрос к вам, господин президент, заключается в том, чувствуете ли вы себя счастливчиком?".

Я посмотрел на него и улыбнулся. "Где мы, Фил?"

Фил колебался, гадая, не был ли это вопрос с подвохом. "Овальный кабинет?"

"А как меня зовут?"

"Барак Обама".

Я улыбнулся. "Барак Хусейн Обама. И я здесь, с тобой, в Овальном кабинете. Брат, я всегда чувствую себя счастливчиком".

Я сказал команде, что мы остаемся на прежнем уровне. Но, честно говоря, мое решение не было связано с тем, насколько удачливым я себя чувствовал. Рам не ошибался насчет рисков, и, возможно, в другой политической обстановке, по другому вопросу, я бы согласился с его идеей договориться с GOP за полбуханки. Однако в этом вопросе я не видел никаких признаков того, что лидеры республиканцев бросят нам спасательный круг. Мы были ранены, их база жаждала крови, и какой бы скромной ни была предложенная нами реформа, они обязательно найдут целый ряд новых причин, чтобы не работать с нами.

Более того, сокращенный законопроект не помог бы миллионам людей, которые были в отчаянии, таким как Лора Клицка из Грин-Бей. Мысль о том, что их можно подвести — оставить их на произвол судьбы из-за того, что их президент оказался недостаточно смелым, умелым или убедительным, чтобы прорваться сквозь политический шум и добиться того, что он считал правильным — это то, что я не мог переварить.

К тому моменту я провел городские собрания в восьми штатах, объясняя в общих и сложных терминах, что может означать реформа здравоохранения. Я принимал телефонные звонки от членов AARP в прямом телеэфире, отвечая на вопросы обо всем — от пробелов в покрытии Medicare до завещаний. Поздно вечером в договорной комнате я просматривал непрерывный поток служебных записок и электронных таблиц, убеждаясь, что понимаю тонкости коридоров риска и лимитов перестрахования. Если иногда я впадал в уныние и даже злился из-за количества дезинформации, заполонившей эфир, я был благодарен своей команде за готовность добиваться большего и не сдаваться, даже когда битва становилась ужасной, а шансы оставались большими. Такое упорство двигало всем персоналом Белого дома. В какой-то момент Денис Макдоноу раздал всем наклейки с надписью FIGHT CYNICISM. Это стало полезным лозунгом, статьей нашей веры.

Зная, что мы должны предпринять нечто грандиозное, чтобы перезагрузить дебаты о здравоохранении, Экс предложил мне выступить в прайм-тайм перед объединенной сессией Конгресса. Это был гамбит с высокими ставками, объяснил он, который использовался только дважды за последние шестнадцать лет, но он дал бы мне шанс выступить непосредственно перед миллионами зрителей. Я спросил, о чем были два других совместных выступления.

"Самый последний случай был, когда Буш объявил войну террору после 11 сентября".

"А другой?"

"Билл Клинтон рассказывает о своем законопроекте о здравоохранении".

Я рассмеялся. "Ну, это сработало отлично, не так ли?"

Несмотря на неудачный прецедент, мы решили, что стоит попробовать. Через два дня после Дня труда мы с Мишель забрались на заднее сиденье "Зверя", подъехали к восточному входу в Капитолий и повторили шаги, которые мы сделали семь месяцев назад к дверям палаты представителей. Объявление сержанта по оружию, свет, телекамеры, аплодисменты, рукопожатия вдоль центрального прохода — по крайней мере, на первый взгляд, все выглядело так же, как и в феврале. Но настроение в зале на этот раз было другим: улыбки были немного принужденными, в воздухе витал ропот напряжения и сомнений. А может быть, это просто мое настроение было другим. Ликование или чувство личного триумфа, которые я испытывал вскоре после вступления в должность, теперь сгорели, сменившись чем-то более прочным: решимостью довести дело до конца.

В течение часа в тот вечер я как можно более прямолинейно объяснял, что наши предложения по реформе будут означать для семей, которые смотрели: как они обеспечат доступное страхование для тех, кто в нем нуждается, а также предоставят важнейшую защиту тем, кто уже имеет страховку; как они не позволят страховым компаниям дискриминировать людей с предсуществующими заболеваниями и устранят пожизненные ограничения, которые обременяют такие семьи, как семья Лоры Клицка. Я подробно рассказал, как план поможет пожилым людям оплачивать жизненно важные лекарства и обяжет страховщиков покрывать плановые осмотры и профилактическое лечение без дополнительной оплаты. Я объяснил,