Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

— Какую же цифру вы считаете умеренной?

— Пятнадцать долларов в неделю устроит?

— Вы, кажется, путаетесь в цифрах. Пятнадцать! Да я по пособию получу больше, не ударив палец о палец! — Я был возмущен.

— В таком случае восемнадцать, — быстро поправился он.

— Попробуйте нанять водопроводчика починить раковину меньше чем за полдоллара в час! Вы что, облапошить меня хотите? Наверно, вы шутите!

— Учтите, что эта р-работа будет полезна для вашего образования. А кроме того, это не просто работа, это по-по-поприще! — Он явно встревожился. — Ну ладно, двадцать ба - баксов, и можете бесплатно жить у меня наверху.

Чтобы я всегда находился в его распоряжении и он морочил мне голову когда вздумается? Нет уж, дудки!

— Нет, — отрезал я. — Тридцать в неделю за тридцать часов.

Расставаться с деньгами ему было очень нелегко — я видел, как он мучается от одной мысли об этом.

Наконец он выговорил:

— Хорошо. Когда вы пообвыкнетесь. А пока-двадцать пять.

— Нет. Тридцать, я же сказал.

— Зачем вы втянули меня в этот жуткий торг! — вскричал он. — Это же ужасно! Какого дьявола! Теряется высокий смысл всего, что я задумал!

Он бросил на меня взгляд, полный неприкрытой ненависти, но все-таки меня нанял.

День ото дня план его менялся. Сперва он хотел заняться исторической частью и поручил мне чтение Макса Вебера, Тоуни и Маркса. Потом вдруг распорядился все это бросить и собирать материал для сатирического памфлета, направленного против филантропии и филантропов. Миллионеров-филантропов он ненавидел и желал заклеймить всех этих скупердяев, пуритански настроенных богачей, не желающих заботиться о себе и своей внешности и потому несчастных. Он называл имена, в том числе и своих кузенов, и, как я понимал, замешаны тут были семейные отношения.

— Даже какой-нибудь наглый уолл-стритовский воротила, — говорил он, — сосущий кровь из народа, и тот по-своему лучше и полезнее, потому что воплощает откровенное зло. А богачи-филантропы с их постоянными заботами и тревогами так же далеки от счастья, как и все остальные. Их одолевает беспокойство.

И Роби бушевал, призывал всевозможные кары на головы богачей-филантропов, наверно, с час, если не больше.

Я привык к тому, что его увлекательные замыслы никогда не покидают, так сказать, проектной мастерской. Эйнхорн в свое время точно так же составлял указатель по Шекспиру. И я ясно понимал, что Роби от меня нужно то же самое, что когда-то требовалось Эйнхорну, — благодарный слушатель. Он названивал мне по телефону, посылал за мной машину, отлавливал в библиотеке или ждал после занятий.

В первые несколько месяцев он буквально завалил меня книгами. Всех этих греков, Отцов Церкви, историков Рима и стран Востока и черт-те кого еще я не осилил бы и за долгие годы. Не думаю, чтобы кто-нибудь другой согласился продираться сквозь все эти дебри, но мне нравилось днями просиживать в библиотеке, зарывшись в книги.

Дважды в неделю я приходил к нему для беседы, прихватив записи, что помогало мне отвечать на вопросы с помощью цитат и пересказов. Порой он был настроен по-деловому, но временами говорил с трудом, был подавлен, волосы торчали в разные стороны, лицо наливалось кровью, а в голосе звучали то гнев, то слезы; слишком много эмоций, чтобы рассуждать со мной об Аристотеле, различных теориях счастья и всем прочем. Иногда он просто повергал меня в шок. Например, однажды я рыскал по особняку в его поисках и вдруг увидел в кухне стоящим на табуретке в одном халате и прыскающим из пульверизатора в буфет, откуда в панике, так сказать, сломя голову удирали полчища тараканов. Тараканы ползли и падали со стен. Вот это была картина! Он испускал азартные вопли, направляя на них свое оружие. В его криках чувствовалось сладострастие, и дышал он учащенно и громко, перекрывая шипение пульверизатора. Твари все прибывали, горохом рассыпаясь по кухне, а он бил их направо и налево, грозный и быстрый, как удар по «Оклахоме».

Застигнутый за этим занятием, Роби попытался справиться со своими чувствами — ненавистью к тараканам и возбуждением от яростной атаки. Грустным было его нежелание признаваться в них, и еще грустнее, что появился я в кухне явно некстати, и часть своей ненависти он перенес на меня, не сумев этого скрыть.

Дернувшись так, словно я ущипнул его за зад, он слез с табуретки.

— Ей-богу, это уж слишком! Весь дом заполонили! Я сунул ломтик хлеба в тостер, и тот выскочил, поджаренный вместе с тараканом! Вот я и не выдержал.

Весь его гнев, жгучий, как уголек, насквозь прожигающий соломенную циновку, внезапно иссяк, и он повел меня в гостиную, где при ярком солнечном свете четко обозначилась продавленность кресел, и продранная кое-где обшивка с торчащими из прорех клочками ваты, и проплешины на зеленом бархате портьер, и нехватка пуговиц на чехлах. Стирая с халата маслянистые следы убийцы-пульверизатора, он говорил:

— Ну, как подвигается у вас итальянское Возрождение? Мне нужен материал о князьях и гуманистах. Как страдали они от своего безбожия! — воскликнул он, отводя взгляд. — Впрочем, они сами были подобны богам. И какое мужество! И все-таки страшно! Но это неизбежно: человеку на роду написано — осмелиться…

Осенью он как-то ослаб и сник. Правда, задания мне продолжал давать, так что тридцать своих долларов я брал у него с чистой совестью. Но сам он работу забросил.

Я часто думал, с какими женщинами водится этот холостяк — с модными куртизанками или дамами из общества, из его круга, а может, с распоследними подзаборными шлюхами или милыми девочками-студентками? И был немало удивлен, узнав, что подружек он выбирает из стриптизерш, танцующих в притонах Нир-Норт-Сайда, Кларк-стрит, Бродвея, Раша, и немало терпит от них, поскольку обирают они его совершенно беззастенчиво. Но он все это сносил, считая, видимо, справедливым наказанием, сносил терпеливо и даже с улыбкой. Он пытался познакомить и меня с этими девками, похвастаться мною. Но я к тому времени вновь сошелся с Софи Гератис. Ему хотелось, чтобы я ездил с ним по кабакам, и несколько раз я сопровождал его в блужданиях по притонам Норт-Сайда. Одна из стриптизерш стала дразнить Роби, насмехаясь над его бородой. Он стерпел и это, только в красных глазах, устремленных на девку — она уже успела облачиться в серый, сделанный на заказ костюм, — зажегся огонек вызова. Но вызов выразился лишь в педантичной исторической справке:

— Во времена Елизаветы цирюльники в своих цирюльнях непременно держали лютни и гитары, чтобы джентльмены могли скрасить ожидание игрой на музыкальных инструментах и пением. Ведь стрижка и уход за бородами и локонами тогда длились очень долго.

В тот же вечер, столь кротко поделившись этим историческим фактом, он впал в буйство и сорвал счетчик в такси. Мне надо было выйти раньше, на Пятьдесят пятой улице, но я побоялся, что водитель, оставшись с ним один на один, непременно побьет Роби, и довез его до дома.

Так что мне приходилось нелегко. Он был очень чувствителен, неравнодушен к похвалам и хотел нравиться, но этому мешала его крайняя изменчивость: то он сама скромность, а в следующую секунду — бахвалится деньгами и фанфаронит, то орет как резаный, то угрюм и мрачен, дуется, выпятив свои толстые красные губы, страдает и вдруг взрывается яростью. Мне особенно запомнился один день — снежный и очень солнечный, свежий и прекрасный. Но Роби был в скверном настроении и, потирая руки, стуча костяшками пальцев в перчатках из свиной кожи, стал за что-то выговаривать мне, долго и злобно. И я, не выдержав, сказал: -