Лермонтов. Исследования и находки - Ираклий Андроников

Он знает Лермонтова с университетской скамьи («как недавно, увлеченные живой беседой, мы переносились в студенческие годы; вспоминали прошедшее…»).

В 1841 году они встретились в Пятигорске. Разговор шел о судьбе Лермонтова, о его надежде выйти в отставку («покинуть скучный юг и возвратиться к удовольствиям севера»), о его литературных замыслах, о надеждах читателей. Туровский прочел поэту какое-то из его лучших стихотворений. Лермонтов ответил чтением другого, самый выбор которого кажется символическим: «И скучно, и грустно, и некому руку подать…».

Судя по тексту записи, они встречались и в Петербурге: «Так провел я в последний раз незабвенные два часа…» Значит, были другие — не последние — встречи!

С Лермонтовым разговаривает его почитатель, человек если и не одного круга с ним, то, во всяком случае, соприкасавшийся с поэтом на протяжении целого ряда лет и поэтому лучше многих других ощущающий размеры потери: убит «наш лучший поэт», «глубокий траур накинут на литературу русскую, если не европейскую».

Туровский присутствует на погребении Лермонтова. И, подобно другим очевидцам, пишет, что «усердные поклонники» теснились в комнате, где стоял гроб. Он видит слезы «множества сопровождавших» и рисует нешаблонный портрет, называя поэта «веселым другом друзей», отмечая его увлечение «игрою слов или сатирическою мыслию».

Важные сведения содержатся в той части записи, где речь идет о поведении Лермонтова на месте дуэли. Подобно другим лицам, находившимся в те дни в Пятигорске, Туровский утверждает, что Лермонтов не стрелял и произнес фразу: «рука моя не поднимается, стреляй ты, если хочешь»…

И — важнейшее сообщение, отсутствующее в других письмах и дневниках и поддерживающее выводы современных исследователей: «Секунданты не хотели или не сумели затушить вражды (Кн Васв и конгв оф Глв)».

В свете этой записи, сделанной на третий день после убийства и представляющей, таким образом, первый из дошедших до нас откликов на дуэль и смерть Лермонтова, — иначе воспринимаются слова Мартынова, сказанные им незадолго до смерти сыну о том, что «…никаких шагов со стороны секундантов в дуэли его с Лермонтовым к примирению противников сделано не было»[965].

Конечно, и в этой записи, как и в других, имеются неточности, несообразности, вроде утверждения, что ссора с Мартыновым в доме Верзилиных произошла «утром» 15 числа, тогда как это случилось вечером до этого за два дня или что «через час» после ссоры враги уже стояли с пистолетами: важны не отдельные подробности, но общий смысл документа. А документы эти очень согласны между собой в целом. Их было одиннадцать. Теперь к этим записям 1841 года прибавилось еще два свидетельства. Оба принадлежат знакомым поэта, находившимся в этот трагический момент в Пятигорске. Оба получили сведения о дуэли прежде, чем появилась официальная версия, сводящая на нет политический смысл события.

Сопоставление всех этих писем и записей в дневниках до нас еще не производилось в печати. Между тем оно выявляет весьма важные обстоятельства, которые не согласуются не только с писаниями князя Васильчикова, но и с тем, что в продолжение многих лет повторяли биографы Лермонтова.

Поэтому попробуем события последних трех дней жизни Лермонтова рассмотреть «поэтапно» — от столкновения в доме Верзилиных до оценки действий Мартынова и широкого осмысления утраты. Разделим историю события на «пункты»:

1. От кого последовал вызов?

2. Была ли предпринята попытка к примирению противников?

3. Каковы были условия дуэли?

4. Что говорил Лермонтов на месте дуэли?

5. Не заявлял ли о своем отказе от выстрела?

6. Кому принадлежал первый выстрел?

7. Когда и как выстрелил Лермонтов?

8. Выстрел Мартынова.

9. Оценка действий Мартынова.

10. Источники сообщений.

11. Авторы писем оговаривают неточность или неполноту своих сведений.

12. Мысли о судьбах русских писателей. Начнем с момента, когда Лермонтов и Мартынов вышли из дома Верзилиных.

Как развивался их диалог, не слышал никто. Здесь у Мартынова был полный простор для выгодного освещения завязки конфликта. В показаниях он утверждал, что в ответ на предупреждение его, что если Лермонтов по-прежнему будет выбирать его предметом своих острот, то он заставит его перестать, Лермонтов ответил ему:

— Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я никогда не отказываюсь от дуэлей, следовательно, ты никого этим не испугаешь[966].

Васильчиков передает эту фразу иначе:

— Потребуйте у меня удовлетворения[967].

Полеводин, описывая преддуэльные события и самый момент дуэли, пользуется этой мартыновской версией, давая ей, впрочем, резко отрицательную оценку. Тем не менее факты изложены «по Васильчикову» и сделано примечание в скобках («все это сказание секундантов»).

«Мартынов, выйдя от Верзилиных вместе с Лер, просил его на будущее время удержаться от подобных шуток, а иначе он заставит его это сделать. На это Лермонтов отвечал, что он может это сделать завтра и что секундант его об остальном с ним условится».

Туровский интерпретирует это объяснение очень похоже:

«Готовность всегда и на все».

При этом авторы писем не подвергают сомнению, что поводом к вызову на дуэль послужили карикатуры и шутки Лермонтова.

«Лермонтов, в присутствии девиц, трунил над Мартыновым целый вечер» (Полеводин).

«Лермонтов любил его, как доброго малого; но часто забавлялся его странностью…» (Туровский).

«Нарисовал Мартынова, объясняющегося в любви и сидящего в положении на корточках, — пишет друзьям Любомирский. — Показал ему карикатуру первому».

«Рисовал карикатуры, но совсем не хотел обидеть его» (Быховец).

«Сочинил на него какие-то стихи, к коим присовокупил очень похожий портрет Мартынова в странном его костюме» (Булгаков).

В своих показаниях Мартынов вначале написал прямо: «Я первый вызвал его»[968]. Этот ответ испугал Глебова и Васильчикова, которые послали ему в тюрьму записку с инструкцией, как отвечать. Инструкцию же они получили, как отметила В. С. Нечаева, от начальника штаба войск Кавказской линии полковника Траскина. Поэтому во второй редакции своих показаний Мартынов направил все усилия к тому, чтобы ответственность за вызов возложить на убитого Лермонтова, доказать, что он — Мартынов — не мог сделать шагов к примирению, ибо Лермонтов дал совет вызвать его и что этот совет «был не что иное, как вызов»[969].