Вечерний свет - Анатолий Николаевич Курчаткин

в трубке, и, прежде чем он успел спросить что-либо еще, трубка там брякнулась на рычаг, и в ухо засигналило жаляще: пии-пии-пии…

Евлампьев из коридора обескураженно посмотрел на Машу.

— Нет его, — зачем-то показал он ей тихо захлебывающуюся жалящим писком трубку. — Ответила и прервала разговор. Жена его.

— Ну, перезвони.

— Да? — Евлампьев нажал рукой на рычаг, постоял так, преодолевая себя — унизительно, что говорить, когда тебе так вот затыкают на полуслове рот, ну да ведь не укусит она тебя на таком расстоянии-то, сказал он наконец себе со смешком, отпустил рычаг и стал набирать номер заново. — Простите, Людмила, — проговорил он торопливо, когда трубку сняли, — это я вам сейчас звонил… Емельян Аристархович, мы с вами знакомы, я к вам летом за мумиё приходил… вы говорите, нет Григория, а где он, простите?

— Понятия не имею, — сказала Людмила, дослушав его. Она так и не поздоровалась.

— Тоесть… как? — Евлампьев смешался. — Как то есть… Он что… он в городе или он уехал куда-то?

— Не знаю, в гороле или уехал куда-то, — эхом, как бы передразнивая, повторила Людмила. — Он мне не докладывает.

— Но он все-таки вообше, в принципе, в городе, да, не уехал, так вот, по вербовке как?

— В принципе в городе, — ответила Людмила.

— Я почему, знаете, спрашиваю, — по-прежнему торопливо, боясь, вдруг она на каком-нибудь слове решит, что достаточно сообщила, и прекратит разговор, сказал Евлампьев, — мы с ним, знаете, виделись, как он приехал, и он собирался зайти ко мне, и вот нет его. Я уж подумал…

— Хорошо, — прервала его Людмила. — Хорошо, я вас поняла, я передам ему о вашем звонке.

В мембране снова запело ужаленно: пии-пии-пии…

Евлампьев с облегчением положил трубку. У него было чувство, будто он выполнил какую-то большую и тяжелую работу.

— Ну? — спросила Маша с кухни.

Он передал ей свой разговор с женой Хваткова, и она, вздохнув, осуждающе махнула рукой:

— А, не знаю, ну что они за муж с женой. Не докладывает он ей… А самой не интересно?

Евлампьев молча развел руками. Что он тут мог ей ответить.

— Что, к Федору завтра днем после киоска мне съездить? — размышляюще проговорил он. — Или как?

— Да днем, конечно, — ответила Маша, поднимаясь и уталкивая обратно в конверт Галино письмо.

— Удобней всего, конечно. А когда же еще?

❋❋❋

Снегопадов из-за морозов уже давно, чуть ли не месяц, не было, и снег всюду потемнел от оседавшей на нем копоти, выбрасываемой трубами сотен заводов и фабрик, разбросанных по всему городу, он уже не играл на солнце слепяще-льдистыми, обжигающими глаз блестками, а лишь коричнево-тускло лоснился, словно мягкая, пушистая шкура некоего гигантского животного.

Евлампьев поднялся на третий этаж, остановился у такой знакомой и такой показавшейся вдруг чужой двери, постоял немного, собираясь с духом, и позвонил.

Вид Федора, без всякого вопросительного оклика из-за двери открывшего ему, ужаснул Евлампьева. Федор, похоже, не брился с той самой поры, как он видел сго,седая, тускло-серебрящаяся щетина обметала ему все лицо, глаза были воспаленно-лихорадочнс красны, и с той самой поры, видимо, он не мылся даже — редкие его седые волосы всклокоченно торчали на голове слипшимися сальными прядями.

— Здравствуй, Федор, — сказал Евлампьев, ступая через порог.

— Аа-а! — медленно проговорил Федор, словно бы лишь теперь, по голосу, признал Евлампьева. Изо рта у него пахнуло настоявшимся водочным перегаром. — Ты, граф… Чего вдруг?

— Да навестить. — Евлампьев закрыл за собой дверь, шагнул вперед и сам включил в прихожей свет. — Посмотреть, что ты тут.

— Баб, что ли, пришел выглядывать? — Морщинистое, дряблое лицо Федора покосилось в его однобокой, иронической ухмылке. — Какие уж мне бабы. Отказаковал.

Евламльева всего внутри передернуло. Такое было ошущение — это совсем не тот Федор, которого знал сущую прорву лет, полвека почти — сорок пять, другой стоял перед ним человек, не зять его, но почему-то вот, тем не менее, и зять вместе с тем…

— Раздеться мне можно, нет? — спросил он.

— А-а, граф, о чем разговор! — Федор приглашающе развел руками.— Раздевайся, а как же! Дай я тебе помогу… — Он зашел сбоку Евлампьева, принял у него пальто, принял шапку и водрузил все на вешалку. — Как, ничего, получается у меня? — спросил он.

— Что? — не понял Евлампьев.

— Гардеробщиком. Подумал сейчас: а не двинуть мне куда гардеробщиком? Гардеробщики, Емельян, богатые люди, особенно если место еще приличное… На водку точно хватать будет.

— А не хватает?

— Тю-ю! — Федор присвистнул. — Что ты, граф. По соседям занимать начал. Пенсионеру гулять как следует — по миру пойти…

— Ты что, — Евлампьев спрашивал — и не верил, что так оно может быть, для успокоения спрашивал, —

ты что, пьешь, что ли, все это время — занимать стал?

Федор помолчал, глядя на него своими воспаленными, красными глазами.

— А не похоже? — обвел он затем рукой вокруг лица. И неожиданно для Евлампьева подался к нему, обнял за плечи, крепко прижался своей неколючей уже, мягкой щетиной к его щеке и какое-то время стоял так. Потом отстранился. В глазах у него, увидел Евлампьев, слюдянисто заблестело.Ну, а что мне, Емель, делать? — сказал он, и в голосе его сейчас не было никакой иронии.Что, скажи мне? В гардеробщики в самом деле пойти? А?

Евлампьев, потерявшись от этого его объятия, не знал, как и что ему ответить, и лицо у Федора снова стало по-обычному ироничным.

— Во, граф! — сказал он. — И ты, умный такой, не знаешь, так откуда мне, дураку?..

На кухне посреди стола, как тогда, когла Федор привел его сюда после вокзала, стояла початая и заткнутая газетной пробкой бутылка водки.

— Грешен передо мной, — сказал Федор, похмыкивая. — От опохмелки оторвал. — Он достал из буфета стопку, вторую и поставил их рядом с бутылкой. — Хлобыстнешь за компанию? Хлоп ее туда, и пусть сидит там, не кукует, зараза.

— Нет, мне не наливай. — Евлампьев закрыл одну из стопок ладонью, подумал, обхватил ее рукой и отнес на дальний край стола.Мне вроде бы ни к чему опохмеляться.

— Была бы честь… — сказал Федор. Вытащил затычку из горлышка, налил в