Собрание сочинений. Том 8. Чертово болото. Она и он. Исповедь молодой девушки - Жорж Санд

сомнений. Но с юридической точки зрения оно не является неоспоримым, не надо закрывать на это глаза. Господин Мак-Аллан уже давно знаком с этим делом, и мы можем демаскировать наши батареи. Сомневаюсь только, что они его так уж сильно напугают.

Женни сжимала в руках сложенную бумагу и невольно мяла ее. У нее был скорее удивленный, чем ошеломленный вид. Она всегда верила этому доказательству, сомнения Бартеза не укладывались в ее уме, а стало быть, и в моем. Я хорошо знала характер нашего друга: обычно доверчивый, он иногда впадал в робость. Я старалась заставить себя поступить иначе, не так, как он.

Но времени уже не оставалось – Мак-Аллан должен был прибыть с минуты на минуту. Я сказала Бартезу, что он приедет вместе с Фрюмансом, и спросила, не может ли скомпрометировать кого-нибудь борьба, в которую мне предстояло вступить.

– Да, конечно, – ответил он, – и притом весьма серьезно.

– Но никого из живых! – воскликнула Женни, и я была поражена тем, с какой печалью она это сказала.

– Простите, именно из живых, – возразил Бартез, – существо весьма уважаемое, которое, клянусь вам, никогда не вызовет у меня никаких сомнений. Но обстоятельства могут сложиться против…

– Против кого же? – воскликнула я в свою очередь. – Скажите же, господин Бартез, вы должны это сказать!

Бартез подмигнул мне и сделал быстрый знак рукой. Он указал на Женни, которая как раз подошла к окну, услышав, что подъехали всадники, и не подозревая, что разговор идет о ней. Она обернулась к Бартезу, спросив его с нетерпеливым спокойствием:

– Итак, против кого же?

– Сейчас об этом говорить бесполезно, – ответил Бартез. – Может быть, эта мысль и не придет в голову нашему противнику. А вот он и сам идет, не так ли? Я должен посоветовать вам обеим быть крайне осторожными. Никаких излишних порывов, никаких необдуманных решений, никаких вызывающих поступков! Полное спокойствие, безупречная вежливость, что бы нам ни говорили, и в особенности сегодня воздержимся от определенных ответов, пока мы все вместе как следует все не обсудим.

Мак-Аллан с Фрюмансом вошли в сад. Я спустилась вниз встретить их. Аббат Костель шел за ними. Подождали, когда он придет, и разговор, сначала бессодержательный и натянутый, вскоре перешел прямо к самой сути.

– Прежде чем продемонстрировать вам наши вооруженные силы, – сказал Бартез, – нам хотелось бы знать причину, по которой нам объявлена война. Я знаю, сударь, что вы любезно собираетесь принести нам мир. Но под вашими любезными предложениями, безусловно, скрывается угроза, и ваша честность не позволит вам утаить от нас ее причину. Я в какой-то степени готов понять, что удар наносят по завещанию, составленному в пользу мадемуазель де Валанжи в ущерб ее единокровным братьям и сестрам. Но то, что атака ведется на ее имя, это уже доказательство личной враждебности, не имеющей никаких оснований, и вы должны ее нам объяснить.

– Это именно то, что я сейчас не хотел бы делать, – возразил Мак-Аллан мягким тоном, отнюдь не смягчившим, впрочем, твердость его ответа. – Если и существуют мотивы враждебности, с чем я не могу согласиться, то я не буду доискиваться причины их вместе с вами до тех пор, пока не буду вынужден сделать это. Повторяю, сударь, что я приехал сюда в роли примирителя, чтобы изучить положение, которое я могу и хочу спасти для блага обеих сторон, если мне окажут доверие, каковое я постараюсь оправдать. Я имею неограниченные полномочия для заключения мира, и я хочу заключить мир. Я имею также неограниченные полномочия вести войну; не знаю, может быть, я ими не воспользуюсь. Я сохраняю за собой полную свободу действий; быть может, наступит момент, когда мне придется передать другим заботу о ведении войны, и тогда вам захочется, чтобы я не уступал никому этой заботы и этого права. Не будем же заниматься бесцельной дипломатией. Дайте мне взглянуть на ваше оружие, и я покажу вам свое. Мадемуазель Люсьена, примите мой совет, не отвергая советов господина Бартеза. Взвесьте то и другое на одних весах. Реальную истину вы увидите в той или другой чаше, но чистосердечие и честность намерений будут одинаково весить в обеих, я ручаюсь вам в этом.

Мак-Аллан обладал даром неотразимого убеждения. Был ли это профессиональный навык, привычное красноречие? Не скрывалась ли под этой уверенностью в себе неумолимая беспощадность? По лицу Бартеза я видела, что он лишь отчасти доверял ему, а по лицу Женни видно было, что она доверяла ему полностью. Фрюманс слушал внимательно, ни единым жестом или словом не выдавая своих мыслей. Что до Мак-Аллана, то если он и играл какую-то роль, то играл ее хорошо. Он так легко и свободно чувствовал себя среди нас, как будто был одним из членов нашей семьи, и если во взглядах, которые он украдкой бросал то на меня, то на Женни, и проскальзывало любопытство, то, уж во всяком случае, невозможно было усмотреть в них ни малейшего недоброжелательства.

– Довольно об этом, – сказала Женни, предложив всем нам сесть. – Я уверена, что этот господин стремится к истине и что истина его поразит. Раз я должна открыть ее, то я ее и открою. Сначала пусть прочтут всю историю так, как она произошла, а если я упустила что-то, пусть мне потом зададут вопросы, и я на них отвечу.

Она уже развернула бумагу, которая была у нее в кармане, когда вдруг приехали доктор Репп с Мариусом и де Малавалем, как меня о том предупредил заранее Фрюманс. Мне очень хотелось, чтобы Мариус узнал всю правду. Мнение доктора тоже могло быть полезным, и только Малаваль вызывал опасение, что вдруг сболтнет какую-нибудь нелепость; впрочем, можно было полагаться на его слово, что он оставит это при себе. Бартез попросил об этом и его и всех других. Приняв такие меры предосторожности и представив всех незнакомых лиц друг другу, Бартез прочел нижеследующее.

XLIII

«Я, нижеподписавшаяся, Жана Гилем, именуемая ниже Женни, родившаяся в Сен-Мишеле, что на острове Уессан (Бретань) 10 апреля 1789 года от состоявших в законном браке Кристена Гилема и Мари Керне, которые с рождения проживали в вышеупомянутом Сен-Мишеле, ныне заявляю и клянусь перед Богом, что буду свидетельствовать здесь правду, всю правду и только правду.

Мой отец зарабатывал на жизнь рыболовством, богатства не нажил, но всем, что имел, был обязан трудам своих рук, примерному поведению, а также бережливости своей жены, столь же мужественной и благонравной, как он сам. Если будет надобность, о них можно навести справки.

Мне было четырнадцать лет, когда умерла моя мать. Через год я