Голубятня на желтой поляне - Владислав Крапивин

– Какая там защита, если нет воздуха и смертельный холод, – печально возразил Сеня. – Он и двух секунд не выдержит.

– А там и нет никаких секунд! – объяснил Антошка. – В магнитном коконе время останавливается! Потап таким и будет, как в тот миг, когда взлетел! Пока не прилетит куда-нибудь!

– Ну и что хорошего? – не утешился Сеня. – При­летит на какую-нибудь огнедышащую звезду. Или будет мотаться в коконе целую бесконечность… Луч-то был на­правлен наугад.

– Может быть, кто-нибудь его выловит? – робко пред­положила Варя.

– Главное, что всё-таки не совсем погиб, – заметил Андрюша.

– А если и погибнет, значит, он жертва науки, – ска­зал Олик с печальной гордостью и поправил галстук мат­роски. – Посудите сами! Если бы он не полез на железо, Марик не кинул бы морковку! И ничего бы не было.

Это длинное рассуждение всем показалось вполне спра­ведливым. И Антошка посмотрел на Олика с благодарно­стью.

– Он как собака Лайка, которая первой из живых су­ществ полетела в космос, – добавил Олик, довольный, что его слушают со вниманием…

Неожиданно появился Пека. Примчался сюда прямо от профессора – нарядный и непривычный.

– Вы чего такие… похоронные?;

Андрюша и Олик рассказали ему про все события. Пека опечалился, он, как и все, любил Потапа. Погоревал и вдруг предложил:

– Знаете что? Надо ему памятник сделать.

Эта идея всем пришлась по душе.

– Только не здесь, чтобы Пим-Копытыч ничего не уз­нал, – распорядился Матвей,

Место для памятника выбрали на берегу Петуховки, при­мерно в километре от злополучного камня с проколотым серд­цем. Здесь из берегового откоса торчал угол старого кирпич­ного фундамента. Кирпичи расчистили и на них зубилом выбили силуэт усатого и хвостатого котёнка. И надпись: ПОТАП.

Варя сплела венок из мелких ромашек и повесила на воткнутую между кирпичей щепку.

Итак, транслятор был налажен. Оставалось дождаться старта. Но он, по утверждению Маркони, мог состояться не раньше десятого августа.

Антошка жил как все. Разве что на ночь иногда пре­вращался в Капа. Но делал это он всё реже. Чаще ночевал у друзей или у Егора Николаевича. Все в округе уже зна­ли, что этот резвый быстроглазый мальчишка – племянник профессора Телеги, приехавший на каникулы.

И бежали ребячьи летние дни. И ночи. Про ночи ска­зать надо отдельно. Особенно про те, когда Антошка оста­вался у Сени.

Первый раз это случилось после того бурного дня, когда Антошка и профессор вернулись из поездки и когда скан­дально провалился со своими рэкетирскими планами Пека, а Потап улетел в космос. Родители не удивились, что Сеня привёл приятеля. Дело обыкновенное: летом мальчишки то и дело ночевали друг у друга, чтобы допоздна поболтать о всякой всячине, а то и подурачиться, кидая друг в друга подушками.

В распоряжении Сени была застеклённая веранда с дву­мя раскладными дачными койками. Так что болтайте, друзья, на здоровье хоть всю ночь, никому не мешаете.

Но сначала, конечно, Антошка вдоволь наигрался с Ни­китой. Того еле утащили спать. Потом ещё пили чай с ма­миным печеньем, смотрели по второй программе третью се­рию “Мушкетёров” и улеглись только к полуночи.

Сдвинули раскладушки.

В жидком сумраке летней ночи темнели за стеклами кусты сирени. Постукивал вдали поезд. Где-то тренькала гитара.

Антошка откинул одеяло, лёг на живот, положил под­бородок на согнутые локти. Сеня тоже. Помолчали. И Сеня вдруг заново поразился тому, что происходит. Что удиви­тельнее всех его фантастических выдумок. Ведь на самом деле он лежал рядом с жителем планеты, которая, по сло­вам Маркони, в ста четырнадцати парсеках от Земли!

Днём-то почти забывалось, что Антошка не здешний, не земной. Потому что был он совершенно обыкновенный мальчишка.

Но сейчас перед Сеней со всей ясностью встала необыч­ность событий, связанных с Капом. Даже страшно сдела­лось: будто в пугающей громадности распахнулось мировое пространство. Сеня дёрнул спиной от озноба.

Антошка придвинулся ещё ближе – так, что горячим своим плечом тронул Сенино плечо. И Сеня опять вздрог­нул: его коснулся инопланетянин. Однако нервный ток пробежал по жилкам и растаял. Сене подумалось, что ны­нешний-то Антошка – совершенно земной. Ведь он слеп­лен из здешних атомов. А от Ллиму-зины в нём лишь ка­пелька с живой искрой-памятью.

И тогда Сеня шевельнулся и обрадованно положил руку на острые и тёплые Антошкины лопатки. А тот будто про­читал Сенины мысли. Сказал шёпотом:

– Никаких бесконечных расстояний нет. Это обманчи­вые фокусы природы. На самом деле всё рядом, если зна­ешь секрет.

Сеня не очень его понял, но согласился:

– Ага…

Потом Антошка долго молчал, и Сеня спросил, чтобы начать разговор:

– Интересно было на теплоходе?

– Очень! Я столько всего узнал!.. Теперь кажется, буд­то всегда на Земле жил… Но потом стало как-то слишком много всего, я устал… А сейчас будто домой вернулся…

– На Ллиму-зину?

– Нет, будто я земной мальчик и оказался дома после долгой поездки.

– Ты ведь и есть земной мальчик, – сказал Сеня. С неуверенностью сказал, с нерешительной шуткой и словно бы с просьбой.

– Да… – вздохнул Антошка. – Иногда кажется, что Ллиму-зина мне просто приснилась… Но иногда – наобо­рот: будто всё здешнее – сон. И тогда как резанет по серд­цу… хотя у капель и не бывает сердца… Непонятно, да? Сердце человечье, а боль как на другой планете…

– Значит, капли тоже чувствуют боль? – прошептал Сеня. И почему-то ощутил виноватость.

– Ну… если точно говорить, то это нельзя назвать сло­вом “боль”. Но тоже плохо. Тоскливое чувство… И мама с папой, наверно, сейчас там это испытывают. Всё время…

Он так и сказал – “мама с папой”. И Сеня устыдился своих недавних мыслей. Тайной своей надежды, что, может быть, транслятор никогда не сработает, и Антошка останет­ся рядом навсегда и они подружатся на веки вечные.

Антошка шевельнул спиной под Сениной ладонью и признался еле слышно:

– Искорка сжимается, когда очень плохо… иногда мо­жет сжаться так, что капля становится неживой. На очень долгое время.

– Но не навсегда? – испуганно спросил Сеня.

– Навсегда не бывает. Искорки ведь не умирают. Ничьи. Ни в ком…

– Ты думаешь, и в людях?

– Конечно! Искорка – это ведь душа, она всегда бес­смертная… Живые капли и разумные люди потому и похо­жи друг на друга, что в каждом душа-искорка…

Сеня вспомнил искрящегося крошечного Капа и не сдержал вздоха: “Всё-таки различия очень большие…”