Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова

Предисловие к публикации

Этот документ написан одним из самых известных русских иерархов митрополитом Сергием (Страгородским). Документ найден недавно (в конце XX века) в бумагах, относящихся к делу патриарха Тихона. Время его написания – декабрь 1924 года. Его основным предметом является необходимость Поместного Собора, и, по сути дела, тут предлагается проект основных решений Собора с развернутым их обоснованием. История создания этой записки остается неизвестной, но ясно, что она была адресована властным структурам и была прочитана Е.А. Тучковым – «серым кардиналом», ведшим все дела, связанные с Церковью (на документе остались его пометки).

Мы публикуем лишь третью главу документа, в которой митрополит Сергий высказывает свое отношение к коммунистическому строю. Тут мы имеем исключительный случай, когда иерарх старой, дореволюционной закалки хорошо понимает, что «климентизм» не является подлинным христианским имущественным учением. Более того, благодаря широте взглядов и глубоким богословским и историческим знаниям митрополит Сергий указывает на причины уклонения церковного имущественного учения от истины.

В последние годы имя митрополита (а позднее – патриарха) Сергия подвергается поруганию. Сергианством сейчас называют недопустимый компромисс с безбожной властью. Думается, что суть церковной политики митрополита Сергия в период его возглавления Церкви был не компромисс, а разворот в сторону социальной политики Советского государства, и данная записка такую точку зрения полностью подтверждает. Доброе имя этого выдающегося деятеля нашей Церкви должно быть восстановлено, а кампания его дискредитации – прекращена[285].

Н.В. Сомин

III

Вторым основным вопросом, который должен быть внесен в программу Поместного Собора (первый вопрос – об отношении Церкви к власти. – Н.С.), должен быть вопрос о новом социальном строе, составляющем задачу и достижение революции, – в частности вопрос о собственности.

Христианство ставит своей целью обновление внутренней жизни человека. Чрез это, конечно, христианство глубоко влияет и на внешнюю жизнь, как частную, так и общественную. Однако переустройство внешней жизни, изменение ее форм и установлений не входит в задачу христианства, по крайней мере в задачу ближайшую и непременную. Вступая в мир, христианство принимает формы общественной жизни такими, какими они даны в наличности, мирится со всяким и общественным устройством и установлениями, даже принципиально не мирящимися с христианским учением, лишь бы эти формы и установления не препятствовали человеку в его личной и внутренней жизни быть христианином. В этом черпают для себя основания обвинители христианства в оппортунизме, в якобы его безразличном отношении к этим установлениям, как рабство, смертная казнь и под. Если можно видеть оппортунизм в словах и действиях церковных деятелей позднейших эпох, привыкших стоять на государственной точке зрения и зависимых от государства, то кто обвинит в оппортунизме, напр., И. Христа, не нашедшего обвинительных слов для Пилата, смешавшего кровь галилеян с их жертвами (Лк. XIII, I). Или Апостола Павла, наставлявшего рабов быть послушными своим господам? Тогдашнее государство даже и не подозревало о самом существовании Апостола с его новым учением. Точно так же нельзя видеть в таком отношении христианства к данным формам внешней жизни как бы некоторого освящения христианством этих форм или признания их обвинительными для последующей истории развития человечества. Это просто вывод из убеждений, что лишь при внутренней христианизации человечества имеют значение всякие внешние христианизированные формы общественной и частной жизни и что поэтому нужно очистить прежде внутреннее и внешнее потом приложится само собою. Следовательно, и в принятии христианством за данное уклада жизни, установленного Римской империей и покоившегося на римском праве, нельзя видеть освещение этого уклада христианством и признание его навеки нерушимым и обязательным. Тем более нельзя распространять такого освящения и на все подробности этого уклада, не исключая и таких, которые явно противоречат христианскому учению, напр. на рабство или хотя бы на накопление богатства на счет обеднения народа.

Но если так, то христианство, принявшее прежний социальный строй просто потому, что он существовал тогда, на таких же основаниях приняло бы и коммунистический строй, если бы он существовал, как данный. Что этот строй не только не противен христианству, но и желателен для него более всякого другого, это показывают первые шаги христианства в мире, когда оно, может быть еще не ясно представляя себе своего мирового масштаба и на практике не встречая необходимости в каких-либо компромиссах, применяло свои принципы к устройству внешней жизни первой христианской общины в Иерусалиме, тогда никто ничего не считал своим, а все было у всех общее (Деян. IV, 32). Но то же было и впоследствии, когда христианство сделалось государственной религией, когда оно, вступив в союз с собственническим государством, признало и как бы освятило собственнический строй. Тогда героизм христианский, до сих пор находивший себе исход в страданиях за веру, начал искать такого исхода в монашестве, т. е., между прочим, в отречении от собственности, в жизни, общинной, коммунистической, когда никто ничего не считает своим, а все у всех общее. И, что особенно важно, увлечение монашеством не было достоянием какой-нибудь кучки прямолинейных идеалистов, не представляло из себя чего-нибудь фракционного, сектантского. Это было явлением всеобщим, свойственным всему православно-христианскому обществу. Бывали периоды, когда, по фигуральному выражению церковных писателей, пустели города и населялись пустыни. Это был как бы протест самого христианства против того компромисса, который ему пришлось допустить, чтобы удержать в своих недрах людей «мира», которым не по силам путь чисто идеальный. Не возражая против владения собственностью, не удаляя из своей среды и богатых, христианство всегда считает «спасением», когда богатый раздаст свое богатство нищим. Находясь в союзе с собственническим государством и своим авторитетом как бы поддерживая собственнический строй, христианство (точнее, наша Православная церковь в отличие от протестантства) идеальной или совершенной жизнью, наиболее близкой к идеалу, считало все-таки монашество с его отречением от частной собственности. Это господствующая мысль и православного богослужения, и православного нравоучения, и всего православно-церковного уклада жизни. Тем легче, следовательно, было бы христианству помириться с коммунистическим строем, если бы он оказался в наличности в тогдашнем или в каком-либо другом государстве.