Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

Кульминационный момент настал 7 декабря, когда подул восточный ветер и разыгрался сильнейший буран, а Бьяаланд в сердцах непочтительно заявил, что великое Полярное плато нужно было назвать «Гризевиддой», или «Свинским плато». Похоже, боги услышали его. В тот же день в условиях сильнейшего штормового ветра они пересекли 88-ю параллель. Но Амундсен не стал делать здесь очередной склад, стремясь побить рекорд Шеклтона и как можно быстрее оказаться на расстоянии ста миль от полюса.

На следующий день, 8 декабря, запись в дневнике Амундсена начинается словами о том, что это «один из наших великих дней». Туман рассеялся, ветер стих: боги стихий продемонстрировали умение чувствовать важность момента. В начале дня двигавшийся впереди Амундсен

внезапно услышал громкий радостный крик и обернулся. На легком южном ветру отважно развевалось хорошо знакомое нам цветное полотнище [норвежского флага], закрепленное на передних санях. Мы достигли рекордной отметки [Шеклтона] и оставили ее позади. Вид был отличный. Солнце во всем своем великолепии только что пробилось сквозь облака и чудесно подсвечивало наш флаг… Мои очки запотели, но в данный момент совсем не из-за южного ветра.

В этом не было ревности или торжества над поверженным соперником. Амундсен безгранично восхищался Шеклтоном.

Поскольку мои собаки были ужасно измучены [писал Бьяаланд], я отстал на милю и добрался до остальных на отметке 88°23′. Казалось, наступила весна. Я поздравил капитана, он просто сиял, можете быть уверены. Дополнительная порция шоколада в честь события. Завтра – день отдыха. Светит солнце.

В лагере Скотта, в двухстах пятидесяти милях позади, Уилсон читал In Memoriam Теннисона,

осознав [как писал он в своем дневнике], каким эталоном веры и надежды является этот религиозный текст. У меня появилось чувство, что если где-то здесь меня ждет конец… Все будет, как должно быть.

Откровенные слова. In Memoriam – это квинтэссенция викторианской болезненности. В нем есть такие строки: «Ложусь, встаю – одна лишь боль / Уже хочу навек уснуть». Старое стихотворение о границах стремления выжить.

5 декабря Скотта остановил буран у подножия ледника Бирдмора. «Не видно соседней палатки, – написал он, – не говоря уже о чем-то еще… Сомневаюсь, что какая-то партия смогла бы идти в такую погоду, и уж точно никто не смог бы идти против этого ветра».

Но погода, остановившая Скотта, была примерно такой же, как та, с которой столкнулся Амундсен на «именинах дьявола». Хотя Амундсену было раза в три тяжелее из-за разреженной атмосферы, поскольку он находился на 10 тысяч футов выше, а температура при этом была на 15 градусов ниже. Сюда можно добавить совершенно незнакомую местность и полное отсутствие предшественников, по следам которых можно было бы идти. Тем не менее в его дневнике мы читаем: «День был отвратительный – штормовой ветер, метель и обморожения, но мы еще на 13 миль ближе к нашей цели».

Когда Оутс сказал, что у Амундсена «большие шансы… поскольку… у него сплоченная команда», он разглядел слабость собственной партии. Если призвать на помощь сухие цифры, то у Скотта во время похода к полюсу было шесть дней штормового ветра, и все эти дни он просидел в палатке; у Амундсена было пятнадцать таких дней, из них восемь он провел в движении к цели.

Вот уже четыре дня британцы не выходили из палаток из-за бурана. Скотт жалел себя:

Нам досталось несчастий сверх меры… Насколько важным может быть фактор везения! Никакой прогноз, никакие действия не могли подготовить нас к такому положению дел. Будь мы даже в десять раз опытнее, стремись мы еще сильнее к своей цели – разве могли бы мы ожидать такое противодействие?.. Нам и правда очень не повезло.

Какой контраст со стоицизмом Амундсена: «Нам просто нужно смириться с неизбежным и спать дальше. Отдых всем идет на пользу, даже однообразный».

Но Скотт, в отличие от Амундсена, не имел запаса прочности. Он постоянно говорил: «Мы не можем позволить себе задержку». Готовя четырехмесячное путешествие, он не заложил в свои планы возможность плохой погоды даже в течение четырех дней. В худшем случае, как отметил Боуэрс в своем дневнике, «задержка будет означать всего лишь небольшую нехватку провизии на обратном пути, но это мелочи».

Боуэрс знал о запасах все.

Они уже перешли на высокогорный рацион, который не должны были начинать расходовать до ледника. Запасы исчезали с ощутимым опережением графика.

Это снова начинало угрожающе походить на южное путешествие «Дискавери». Уилсон, как никто другой, мог сравнить эти два похода, ведь он тогда чуть не погиб вместе со Скоттом. Он должен был увидеть, что Скотт ничему не научился и повторяет собственные ошибки. Этим, скорее всего, и объясняются его дурные предчувствия.

Но существовала и другая опасность.

Даже сейчас, в походе, Скотт делал вид, что не думает о соперниках; так же вели себя почти все его спутники. Но иногда слишком трудно игнорировать реальность. Например, когда они впервые увидели Трансантарктические горы, тянувшиеся на юго-восток, это вызвало унылое замечание Скотта, что «если бы Амундсен с его везением шел этим путем, то его путь был бы короче на 100 миль». Боуэрс написал в дневнике более грубо: «Амундсен, вероятно, уже дошел до полюса. Надеюсь, что нет, поскольку считаю его скользким лживым негодяем».

Но, если не считать этих выпадов, Амундсен, казалось, вообще перестал существовать для них и уж точно исчез из мыслей Скотта, который теперь жил в мире фантазий, глядя через плечо на тень Шеклтона: приземистый, энергичный, с горящими глазами, он уверенно мчится по снегу. Вот он действительно воспринимался Скоттом как соперник. «Нам катастрофически не повезло с погодой, – снова жалуется Скотт и продолжает более откровенно: – Я чувствую горечь, когда сравниваю ее с той, которая выпала на долю наших предшественников».

Здесь Скотт сравнивал свою судьбу с судьбой Шеклтона. Все планы собственной экспедиции он создавал, рассчитывая на точное повторение погодных условий Шеклтона, и теперь завидовал удаче своего призрачного соперника.

На самом деле Скотт при желании мог увидеть в своем дневнике, что до этого момента из тридцати четырех дней их передвижения девятнадцать были ясными. Находясь на той же стадии, к 22 ноября Амундсен сказал бы то же самое. Этого, конечно, Скотт не знал, но в своих выписках из «Сердца Антарктики» мог прочитать, что у Шеклтона к 4 декабря 1908 года из первых тридцати четырех дней только семнадцать были погожими. Скотту, таким образом, везло не меньше, чем его соперникам, и даже чуть больше, чем Шеклтону. У него вряд ли были основания жаловаться.

Шел четвертый день бурана, не позволявшего выйти из палатки и вынуждавшего бездействовать. Боуэрс «во всем находил хорошие приметы, чтобы порадовать капитана Скотта, который, естественно, чувствовал себя несколько подавленным своим невезением». В своей другой записи Боуэрс радуется тому, что со Скоттом «в палатке живет доктор Уилсон; Билл может поддержать его и найти что-то хорошее даже в неприятностях».