Управление - Андреас Эшбах

Но отец только ворчал после каждого телефонного звонка, который ему приходилось делать из дома:

– Нет никакого желания звонить, когда знаешь, что подслушивают.

Потому что им отключили службу автоматического набора номера; если снять трубку домашнего телефона, то немедленно происходило подключение к ручной коммутационной станции, где спрашивали о желаемом абоненте и причине звонка.

Возможно, именно поэтому отец в последнее время оставался в клинике дольше, чем обычно, – но это не помогло Хелене, так как у него выработалась привычка запирать все шкафы и ящики в своем рабочем кабинете, уходя из дома. Всякий раз, когда появлялась возможность незаметно проскользнуть в его комнату, Хелена выходила из нее с пустыми руками.

Хелена проводила много времени, следя за перемещениями караульных, чтобы распознать схему, когда они садились в машину, когда расхаживали взад и вперед, когда вытаскивали телефоны, чтобы отдать рапорт, когда подозрительно прислушивались и когда непринужденно несли свою службу. Поэтому она постоянно сидела у окна, наблюдала сквозь задернутые шторы, положив рядом с собой блокнот и часы, и записывала каждое наблюдение.

Так случилось, что она увидела, как однажды неожиданно приехала на велосипеде Мари, а когда попыталась попасть в их владения, ее не пустил караульный.

Хелена вскочила, открыла окно и услышала, как Мари расстроенно воскликнула:

– Я только хочу навестить свою подругу!..

Но смягчить эсэсовца не удалось. Хелена слышала, как он что-то говорил ей, но не понимала что; но его слова заставили Мари снова сесть на велосипед и уехать как можно быстрее.

Хелена закрыла окно, опустилась на стул, оставив всякую надежду. Хотя все и выглядело так обманчиво мирно, она была заперта и отрезана от остального мира, и нет никакого спасения для нее, Артура и их любви.

В этот момент позади нее открылась дверь комнаты, и, когда Хелена испуганно обернулась – это был такой тихий, вкрадчивый шорох, – там стояла Берта, старая горничная.

– Если вам кто-нибудь нужен, фройляйн Хелена, – тихо сказала Берта, – кто-нибудь, кто отправился бы на ферму Ашенбреннеров, чтобы передать сообщение… я могла бы это сделать.

– Что? – воскликнула Хелена с дико бьющимся сердцем.

– Я не имею в виду письмо. Письма они найдут. Но вы можете передать мне сообщение, а я доставлю его в устной форме.

Хелена невольно положила руку на дрожащую грудь.

– Что тебе известно о ферме Ашенбреннеров?

Берта склонила голову:

– Там беспокоятся.

– Они узна́ют, куда ты идешь.

Берта снисходительно улыбнулась.

– О нет. Этого они не узнают.

Хелена посмотрела на женщину, которая всегда казалась ей скорее призраком, чем настоящим человеком, подумала о бесчисленных случаях, когда та пугала ее, потому что, казалось, обладала способностью становиться невидимой по собственному усмотрению, и поняла: Берта действительно подходила для подобного поручения.

– Хорошо, – сказала она, в то время как в ее сознании формировались смутные очертания плана, а голова снова начинала мыслить категориями процессов, логических условий и альтернатив. – Только мне сначала нужно подумать, что сказать Мари…

Какое унылое прощание – покинуть ведомство средь бела дня, с одним портфелем и нехитрыми пожитками внутри, которые со временем накопились в его кабинете. Какое унылое прощание – идти по пустынным улицам Веймара в такой час, когда на них только старые, непригодные к военной службе посыльные и женщины, да и тех немного. И какая унылая мысль, что в конце всех этих рядов пыльных мешков с песком перед окнами подвалов его ждала лишь пустая, холодная, неприветливая квартира, где скопилось грязное белье, а холодильник пуст.

С другой стороны – какое это имело значение, если через несколько дней он должен явиться в Берлин, где его оденут в военную форму и отправят на восток? Чистое расточительство – еще раз наполнить холодильник. Чистое расточительство – еще раз отдать грязные рубашки в прачечную, ведь он уже не вернется, чтобы надеть их вновь.

Он был откомандирован в 4-ю танковую армию, должен служить под началом генерал-полковника Гота, который некоторое время назад приказал своим солдатам «не проявлять жалости или мягкости по отношению к населению, небрежности или добродушия к партизанам, а демонстрировать господство и нацистское мировоззрение, здоровое чувство ненависти и превосходства, а также намерение беспощадно искоренять коммунистов и евреев». Кто-то разместил это высказывание на Немецком форуме, откуда его многократно копировали и передавали друг другу – да, если им не поделиться, можно было прямо-таки навлечь на себя подозрения.

Ойген Леттке попытался вспомнить последние сообщения с фронта, которые он читал. В последнее время он едва уделял им внимание. Он знал, что 6-я армия на протяжении уже достаточно длительного времени была окружена в Сталинграде, но тем временем об этом уже даже сообщали в новостях – разумеется, в приукрашенном виде, чтобы избежать пораженчества среди населения. Группа армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала фон Манштейна недавно предприняла попытку прорвать советское кольцо окружения, но, насколько было известно Леттке, безуспешно.

Так что теперь, вероятно, предстояла вторая попытка. В которой он, Ойген Леттке, должен принять участие.

Не важно. Он все равно не протянет там долго, на линии фронта в русскую зиму. Только не он, который только что вышел из постоянно отапливаемого кабинета и попадет в сильный мороз, не успев постепенно привыкнуть к нему, как другие.

Он погибнет не от советской пули, а от банальной простуды. Ни малейшего шанса на героическую смерть.

При мысли о героической смерти он снова вспомнил обещание Гитлера наградить его орденом за раздобытые планы американцев по созданию атомной бомбы. И что теперь из этого вышло? Неужели все оказалось забыто только потому, что он отыскал кое-какую информацию в личных целях? То, что так или иначе делали все при исполнении служебных обязанностей, что обычно считалось незначительным проступком?

У него заслуги перед Отечеством, очевидные заслуги – неужели они сразу перестают учитываться только потому, что в деле замешана какая-то баба?

Не могло же это быть правдой!

Он позвонит в рейхсканцелярию, точно. Само собой, фюрер понятия не имеет, что сейчас здесь происходит. В сущности – строго говоря – Шнайдер и его пособники пренебрегли приказом самого Адольфа Гитлера!

Хо-хо. Вполне возможно, в скором времени тут головы полетят с плеч.

Ойген Леттке сразу же заспешил домой.

* * *

Час спустя он сидел, по-прежнему в пальто, за столом на все еще неотапливаемой кухне, с телефоном в руке, положив перед собой блокнот, в котором были записаны номер рейхсканцелярии и ряд имен: имена телефонисток, с которыми ему до сих пор ни о чем не удалось договориться. Можно позвонить в рейхсканцелярию, но подобраться поближе к Гитлеру было невозможно.