Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон

Ее глаза заволокло пленкой, дыхание прерывалось. «Я пришел к тебе из тьмы ночи. Ночи, которая свела все минуты наших жизней в одно это мгновение. И сэтой секунды люди будут гадать, что же в это мгновение произошло. Они будут стремиться понять. Они смогут видеть мое лицо и знать мое имя, и даже не попытаются меня остановить, потому что я уже буду не тем, кто я есть сейчас, но стану тем, кто пытался и потерпел неудачу. Ах! Потому что мы с тобой станем историей, которая всегда будет притягивать людей, но они никогда не поймут, почему мы оба страдали, Эмили, они никогда не поймут, почему мы оба умерли так страшно».

Она судорожно глотала воздух, дрожала в немой мольбе, а его свободная рука полезла в карман пальто. Он знал, что это ему понадобится, еще когда они шли по улице, и он уже рылся в своем саквояже. Теперь рука его нырнула в карман и извлекла оттуда скальпель.

–Эмили…– мягко произнес он.

И начал ее резать.

Аккуратно и точно, направляя острие скальпеля на мягкую плоть позади ее левого уха. Sternocleidomastoideus.

Погружая его в мясо до мягкого хруста, когда лезвие рассекло хрящ.

Затем, крепко сжимая скальпель, он вел его вниз и поперек – через все горло, следуя линии челюсти. Glandula submandiblularis. Кровь лилась ему на руки, сначала густо и медленно, вскоре взорвавшись плотной струей, не задевшей его, но выстрелившей в противоположную стену переулка.

Но и на его рукава, замочив белые манжеты. Она издала булькающий звук и стала безжизненно сползать вниз. Его пальцы по-прежнему сжимали ее шейный платок. Он продолжал вести надрез до самого края челюсти и даже рассек мочку уха. Он опустил ее на грязную брусчатку. Она лежала скрючившись, и он выпрямил ее тело. Потом разрезал одежду, подставив ее голый живот бледному и тусклому свету газового фонаря. Живот был раздут. Он начал разрез с ложбинки на шее. Glandula thyreoeidea. Его рука была тверда, когда он вел разрез ниже и ниже, и тонкая темная линия крови уже пролегла между грудей.

Грудина. Глубокий поперечный разрез через пупок.

Выступила желтоватая жидкость. Plica umbilicalis media.

Ниже. Через ее вздутый живот, глубже – и вытаскивая скальпель для аккуратного разреза. Mesenterlum dorsale commune. Ниже, к вспотевшей округлости ее половых органов. Здесь посложнее. Vesica urinaria. И наконец, наконец-то – вагина.

Мерзкая дырища.

Вонючий колодец похоти, влажная дыра всех потаскух.

А в его голове – суккуб. И чьи-то глаза, глядящие из его головы. И вего голове столкновение чьих-то умов. И вего голове возбуждение гардении, и водяной лилии, и розы, и гиацинта, и пары флоксов, и недотроги, и темного цветка с обсидиановыми лепестками, тычинкой из оникса, антрацитовым пестиком, иСознание Эрнона, дедушки покойной Джульетты.

Они наблюдали за всем ужасом этого сумасшедшего урока анатомии.

Они смотрели, как он срезал веки. Наблюдали за тем, как вырезал сердце. Наблюдали, как он вырезал фаллопиевы трубы. Как он сжимал пропитанную алкоголем почку, пока она не лопнула. Смотрели, как он слоями срезал плоть грудей, пока от них не остались лишь холмики кровавого мяса, и как укладывал их – слой за слоем – на широко открытые, лишенные век, глаза. Они наблюдали.

Они наблюдали и жадно пили из колодца его встревоженного сознания. Они глубоко всасывались во влажную вибрирующую сердцевину его Ид. И они были в восторге.

О Боже, как восхитительно, посмотрите на это – совсем как недоеденная пицца. О посмотрите на это – совсем как лумакони, о боже, представляю каково было бы отведать это! А какая отточенная блестящая сталь…

ОН НЕНАВИДЕЛ ИХ ВСЕХ, КАЖДОГО ИЗ НИХ, АЧТО СДЕВУШКОЙ, ВЕНЕРИЧЕСКОЕ, ДОЛЖНО БЫТЬ, ОБОЖЕ, ОИИСУСЕ, ПРЕПОДОБНЫЙ БАРНЕТТ, ОН… ОН ХОЧЕТ ТРАХНУТЬ ЖЕНУ ПРЕПОДОБНОГО! Социальных реформ можно добиться лишь объединенными усилиями немногих приверженцев. Социальная реформа – это цель, оправдывающая средство, примиряющая с целесообразностью уничтожения более пятидесяти процентов людей, ради которых реформы и задумываются. Лучшие реформаторы всегда самые смелые и дерзкие. Он верит в это! Как мило! ВЫ, СТАЯ ВАМПИРОВ, ВЫ МРАЗЬ, ВЫ ПОДОНКИ, ВЫ…

Он почуял нас! ЧЕРТ ЕГО ДЕРИ! ИЧЕРТ ДЕРИ ТЕБЯ, ЭРНОН, ТЫ ВСОСАЛСЯ СЛИШКОМ ГЛУБОКО, ОН ЗНАЕТ, ЧТО МЫ ЗДЕСЬ, ЭТО ОТВРАТИТЕЛЬНО, ЯВЫХОЖУ! Вернись, ты должен завершить форму…

…Они снова нырнули в спираль, которая скручивалась, сжималась, и тьма ночи 1888-го отступила. Спираль втягивалась внутрь, и всамой глубокой ее точке зияло обуглившееся черное лицо человека, который был чертополохом. Явно мертв. Глаза выгорели, вместо них – там, где когда-то теплился разум – обугленные дыры. Подонки использовали его как фокальную точку всего действа.

Человек из 1888-го мгновенно пришел в себя, с полной и эйдетической памятью обо всем, что он пережил. Это было не видение, не сон, не галлюцинация, не плод его воображения. Это действительно произошло. Они отправили его в прошлое, стерев память о броске в будущее, оДжульетте, обо всем после момента рядом с домом 13 по улице Миллерз Корт. И они заставили его делать то, что доставляло им удовольствие, они высасывали его чувства, эмоции, движения его бессознательного; асами при этом обжирались самыми интимными позывами. О большинстве таких позывов – до самого этого момента – он и не подозревал. Когда сознание его двигалось от одного открытия к другому, его стало тошнить. По их задумке его сознание должно было пытаться оторваться от происходящего и погрузить его во тьму, вместо того, чтобы разбираться в содеянном и увиденном. Но барьеры рухнули, открыв новые паттерны, и он мог видеть все, вспомнить все. Зловонная дыра секса, шлюхи, которые должны были умереть. Нет, он не думал так о женщинах, любых женщинах, даже падших или нечистых. Он был джентльменом, и женщину полагалось уважать. А она заразила его триппером.

Он вспомнил. Стыд и безграничный страх, когда он пришел к своему отцу, врачу, и признался во всем. Выражение его лица. Он помнил все. То, как отец обращался с ним – как он обращался бы с больным чумой. Их отношения так и не восстановились. Он обратился к священнику. Социальные реформы – ха-ха-ха.

Все обман. Он оказался шарлатаном, шутом… и даже хуже. Он убивал ради того, во что даже не верил. Они оставили его сознание распахнутым настежь, и его мысли спотыкались… и гнали вперед и вперед к главной мысли: ВЗРЫВ! В! ЕГО! МОЗГЕ!

Он упал лицом вперед на гладкий и отполированный металлический тротуар, но так и не коснулся его. Что-то остановило его падение, и он завис, согнувшись, словно идиотская марионетка, веревочки которой обрезали. Дуновение чего-то невидимого – и он снова пришел в чувство, за мгновение до того, как чувства вот-вот должны были его покинуть. Сознание вынуждено было увидеть правду: он хотел переспать с женой преподобного Барнетта.

Генриетта, с ее подобострастной петицией, адресованной королеве Виктории: «Ваше Величество, мы, женщины Ист-Лондона, живем в ужасе от страшных преступлений, творящихся на наших улицах…» Она просила поймать его, Джека, которого она никогда, ни за что не заподозрила бы, который жил рядом с ней и преподобным вТойнби Холл. Эта мысль была столь же обнаженной, как и тело Генриетты в его снах, которых он не помнил, проснувшись. Все это распахивало перед ним двери, раскрывало безграничные горизонты, и он увидел себя тем, кем он был.