Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь

Ее, Жозефину, мать действительно бросила в детстве — в море. Они купались, и когда разбушевались волны, Анриетте пришлось выбирать между ней и Ирис. И она решила спасать Ирис, а ее бросила погибать. Жозефине всегда казалось, что так и надо. Это было очевидно. Она никогда не ставила это под сомнение.

Какие бы успех, славу, известность ни снискал в жизни Кэри Грант — они не смягчили боль в душе маленького Арчибальда Лича.

Вот и она: ее роман стал бестселлером, она блестяще защитила диссертацию, у нее прекрасное университетское образование, она читает лекции по всему миру — а все так же терзается, что мать ее не любит и никогда не будет любить.

Кэри Грант в глубине души так и остался девятилетним мальчиком, который в отчаянии искал по всему дому маму.

А она так и осталась семилетней девочкой на пляже, дрожащей от холода и страха.

Жозефина закрыла глаза, прижалась лбом к тетрадке и расплакалась.

Она-то матери все простила. Это мать не хочет ее прощать.

Когда погибла Ирис, она позвонила Анриетте. И услышала в ответ:

— Жозефина, лучше ты мне больше не звони. У меня была дочь, теперь ее нет.

И на нее снова с прежней яростью обрушился штормовой вал.

Когда родная мать тебя не любит, от этого не вылечишься. Так и свыкаешься с мыслью, что, значит, и любить тебя не за что, что ты так — пустое место. Куда уж тут мчаться в Лондон, вешаться на шею мужчине, который тебя любит.

Что Филипп ее любит, Жозефина знала. Знала умом, чуяла сердцем, вот только тело ее не слушалось. Она была не в силах отправиться в путь, побежать ему навстречу. Нет, она так и осталась на пляже.

Ифигения пылесосила квартиру. Она постучалась: «Можно? Не побеспокою?» Жозефина поспешно выпрямилась, утерла глаза и притворилась, будто глубоко погружена в книгу.

— Мадам Кортес! Да вы никак плачете!

— Нет-нет, Ифигения, это у меня просто… аллергия. Стаза слезятся.

— Плачете-плачете! Не плачьте! Что у вас стряслось?

Ифигения отставила пылесос в сторонку и обняла Жозефину за плечи, прижав ее к своему фартуку.

— Вы чересчур заработались. Только и знаете, что сидеть тут за книжками да тетрадками. Разве ж это жизнь?

«Какая уж это жизнь, — повторяла она, тихонько укачивая Жозефину. — Ну право, мадам Кортес, почему вы плачете?»

Жозефина длинно всхлипнула и утерла нос рукавом.

— Ничего особенного, Ифигения, — ответила она, — сейчас пройдет. Книжка попалась грустная…

— Уж будто я не вижу, когда у вас сердце не на месте. А уж такой, как сейчас, я вас в жизни не видела!

— Не сердитесь, Ифигения.

— Да что вы еще и извиняетесь? С кем не бывает закручиниться? Вы просто слишком много сидите одна. Вот в чем дело. Сварить вам кофейку, хотите?

Жозефина в ответ кивала: да, кофейку… Ифигения тяжко вздыхала с порога и отправлялась на кухню, громко ворча, как всегда, когда бывала недовольна. Возвращалась с большой чашкой и тремя кубиками сахара в горсти и спрашивала, сколько класть. Жозефина в ответ улыбалась: на ваше усмотрение. Ифигения качала головой и кидала в чашку весь сахар разом.

— Сахарку — и на душе полегче.

Она помешивала кофе, все так же качая головой:

— С ума сойти! Такая женщина, как вы, а ревет, как девчонка!

— Ну что ж теперь, — уклончиво ответила Жозефина. — Ифигения, давайте о чем-нибудь повеселее, а? А то я опять разревусь, и прямо в ваш чудесный кофе!

Ифигения напыжилась от удовольствия.

— Воду надо лить, когда только-только начинает закипать. Вот и весь секрет.

Она не спускала глаз с Жозефины, пока та пила кофе. Она приходила делать уборку дважды в неделю. Весь дом потом сверкал чистотой. «Мне у вас хорошо, — говорила Ифигения, — так уж я убираю, как у себя дома… Это я не у всех так выкладываюсь!»

— Знаете, мадам Кортес, раз уж мы с вами тут обе рассупониваемся, а работа стоит, я вот что хотела спросить. Помните, мы с вами давеча говорили, что мы, женщины, вечно сомневаемся, мол, от нас никакого проку?..

— Помню. — Кофе был приторный, но Жозефина безропотно пила.

— Так я вот подумала: это что же получается, если мы сами думаем, что у нас ничего не выйдет, так кто же в нас со стороны-то поверит?

— Понятия не имею, Ифигения.

— Вот послушайте. Если я в себя не верю, то кто в меня поверит? Если я сама за себя горой не стою, кто за меня постоит? Людям надо показать, что мы ого-го, иначе откуда им знать?

— Это вы очень правильно говорите, Ифигения, в этом есть зерно…

— То-то и оно!

— Это вы сами надумали? — Какой же все-таки приторный кофе!

— А то! А ведь я политехов не заканчивала, как жилец с третьего этажа.

Жозефина вздрогнула.

— И кто же у нас заканчивал Политехнический?

— А вот мсье-то Буассон. Когда разношу письма, я лишний раз читаю, что на конверте, чтобы не перепутать, — ему вечно приходят приглашения на встречу выпускников и все такое… На конверте-то и название. Политехнический, и штамп Союза выпускников.

— Так мсье Буассон окончил Политехнический…

— Он-то да, а я нет! Но я тоже мозгами шевелить горазда. Думаю про разные вещи, вот что в жизни происходят, каждый день… Только тут надо, чтобы дети уже спали, чтобы можно было просто спокойно посидеть. И вот сижу я, значит, и думаю: что же это такая женщина, как вы, и умница, и ученая, а вообразила, будто гроша ломаного не стоит и все должны на ней ездить?..

— Так мсье Буассон учился в Политехническом… А как зовут его жену, вы, случайно, не знаете, Ифигения?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Я же письма-то эти не вскрываю! Я только то, что сверху, на конверте… Но вы, мадам Кортес, не за то уцепились. Вы лучше обмозгуйте, что я вам сперва сказала. Если вы за себя сами не постоите, никто не постоит! Вы вот о чем подумайте!

— Вы правы, Ифигения. Я подумаю.

— Потому что таких, как вы, мадам Кортес, раз-два и обчелся! Вы замечательная! Только вы сами этого и не знаете. Вот и повторяйте себе почаще перед сном: «Я замечательная, я замечательная…»

— Думаете, поможет?

— Попытка не пытка. По мне, не так уж оно и глупо. Хотя, конечно, политехов я не заканчивала, что говорить.

— И слава богу! А то бы вы здесь не работали, и кто бы за мной приглядывал?

— Ну все, и чтоб я вас больше в слезах не видела. Уговор?

— Уговор, — вздохнула Жозефина.

Надо непременно поговорить с Гарибальди.

Десять утра.

Жозиана сидела дома на кухне — большой, просторной — и рассматривала оконные стекла. Вообще-то позавчера она окна помыла, но вчера прошел дождь, так что, пожалуй, можно помыть заново. Ей как раз на днях попались в магазине специальные салфетки для мытья стекол какой-то новой марки, фантастический обещают эффект. Или можно обработать краны новым средством против извести. Поменять фильтры. Помыть полки. Вычистить духовку. Нет, уже чистила три дня назад… Снять шторы в гостиной и снести в химчистку? Так ведь только что оттуда… «Ах да, — всколыхнулась в ней было надежда, — я ведь уже неделю как не начищала столовое серебро! Будет чем заняться после обеда…»