Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования - Вадим Валерианович Кожинов

во главе еще стояли превозносимые Хрущевым имевшие многолетний стаж «чекистские кадры» (правда, как раз в эти годы «изничтожаемые», точнее, сами себя уничтожавшие), были приговорены к смерти 681 692 «врага», а в 1939–1940-м – всего лишь 4201 «враг» (конечно же, и эта цифра возмущает душу – 2100 человек за год, более 5 человек каждый день… но все-таки не около 1000 человек за день, как в 1937–1938-м!..). А в течение 1946–1953 годов были приговорены к смерти 7895 человек – то есть в среднем около 1000 человек за год – а не за день![526]

Гнедин рассказал, как пришедший от сохи или станка в НКВД Гарбузов, даже рискуя вызвать опасный для себя гнев начальника, не смог ударить своего подследственного. И этот «единичный» эпизод подтверждается самым что ни есть «всеобщим» показателем: в 1939–1940-м «годовое» количество смертных приговоров уменьшилось, в сравнении с предшествующими двумя годами, в 200 с лишним раз, а в 1946–1953-м, когда «хамы» уже преобладали в МГБ, – даже в 360 раз![527]

Мне, вполне вероятно, возразят, что это чрезвычайно резкое сокращение количества смертных приговоров объясняется не сменой «кадров» в НКВДМГБ, а тем, что «наиболее опасные» реальные или мнимые «враги» («враги» Сталина или тогдашней верховной власти в целом) были в основном уничтожены в 1937–1938 годах, и позднее, так сказать, уже некого было казнить… Однако даже если и согласиться с подобным истолкованием столь кардинального сокращения казней (в 360 раз!), оно не колеблет высказанные ранее соображения: «деревенские хамы», пришедшие в НКВД на смену прежним «чекистским кадрам», отнюдь не проявляли той унесшей сотни тысяч жизней кровожадности, которая была присуща их предшественникам, – хотя и Хенкин, и Хрущев, и многие другие утверждали и утверждают – совершенно безосновательно – обратное.

А истинная суть дела заключается в том, что после 1937 года решительно изменилось само общее положение вещей в стране, и поднимавшиеся наверх «деревенские хамы» соответствовали этому новому положению.

Но об этом речь пойдет ниже; сначала подведем итоги «обсуждения» мемуаров Разгона и других. Как мы видели, и Разгон, и Хенкин, и Хрущев пытались внушить, что самые «страшные» фигуры, которые-де и повинны в жестоком массовом терроре, – это разгоновский Корабельников, хенкинские «деревенские хамы», хрущевские «люди прямо от станка». Совсем иное дело – «обаятельный» Бокий, «вовсе не злой» Миша Маклярский (у Хенкина), «замечательный, честный» Агранов (у Хрущева) и т. д.

При этом Разгон «откровеннее» других (почему я и уделил столь большое внимание его сочинению). Он – правда, только во втором издании своей книги – признал, что Бокий «обмазан невинной кровью с головы до ног» и «невозможно подсчитать количество невинных жертв на его совести», и тем не менее в качестве главного, самого страшного «злодея» преподносится в разгоновской книге Корабельников, который лишь «технически» исполнял приказы начальников типа Бокия…

И все же, подводя итоги, необходимо сказать о другой – и очень важной – стороне проблемы. Конечно же, охарактеризованные выше попытки возложить ответственность и вину за «1937-й» на так называемых деревенских хамов несостоятельны чисто фактически и безнравственно-лживы. Однако те из моих читателей, которые попросту переложат ответственность и вину на «друзей» Хенкина и Разгона, по сути дела, поставят себя в один ряд с этими авторами.

Ибо, во-первых, верхушка НКВД не могла бы делать то, что она делала, если бы ее распоряжения не осуществлялись десятками и даже сотнями тысяч[528] рядовых исполнителей, – в том числе упоминавшимися Корабельниковым и Гарбузовым (он «не смог ударить» подследственного, однако ведь необоснованные обвинения все же сформулировал…). Кто-нибудь скажет, что Корабельниковы и Гарбузовы только подчинялись приказам, которые отдавали другие; но в ответ можно не без основания возразить, что верхи НКВД также подчинялись Сталину и, скажем, Секретариату ЦК, в составе коего в 1937 году, помимо Сталина и Кагановича, были Андреев, Ежов и Жданов.

Во-вторых, тогдашняя верхушка НКВД сама погибала в разгуле террора, и притом уничтожали друг друга «свои», предельно близкие люди. Как бы ни относиться к этой верхушке, нельзя – если быть объективным – не признать, что перед нами остро драматическая, даже трагическая ситуация…

Еще раз подчеркну, что негоже уподобляться тому же Разгону, который изобразил в виде главного – и, в сущности, единственного «настоящего» – злодея Корабельникова с его «пшеничными волосами».

Не буду отрицать, что и высказанное выше мною имеет односторонний характер, – но это обусловлено явным преобладанием интерпретаций 1937 года в «разгоновском» духе. Подобное толкование едва ли не первым преподнес еще непосредственно в 1937 году Троцкий в хлесткой статейке «Термидор и антисемитизм»[529], а в последнее время оно господствует не только в печати, но и в электронных СМИ.

В изданной в 1997 году книге Александр Кац упоминает «группу евреев – начальников ГУЛАГа, жестоких и энергичных… М. Бермана, С. Фирина, Н. Френкеля, Л. Когана, Я. Рапопорта, С. Жука» (это, кстати, все без исключения высшие начальники ГУЛАГа накануне 1937 года), – и заявляет, что всегда, мол, «еврейский народ будет стыдиться имен своих преступных сынов»[530]. Уместно выразить искреннее уважение Александру Кацу за такой – редкостный! – подход к делу, но к его заявлению едва ли присоединятся многие его соплеменники. Незадолго до появления его книги, в 1995 году, в Москве был издан объемистый трактат Л. Л. Мининберга «Советские евреи в науке и промышленности СССР в период Второй мировой войны (1941–1945 гг.)», где весьма высоко оценены те самые «преступные» генерал-лейтенант Н. Френкель и генерал-майор Я. Рапопорт (остальные четверо из перечисленных Кацем не дожили до 1941 года), а также генерал-лейтенант С. Мильштейн, полковник Б. Вайнштейн (правда, о последнем несколько критически сказано: «Вопреки многовековому мировому опыту, полковник госбезопасности Б. С. Вайнштейн сохранил и на склоне жизни, в 86 лет, судя по одной из его публикаций, уверенность в высокой производительности принудительного труда» – с. 215) и др. Словом, еще многие существенные вопросы остаются не решенными до конца…

Но в заключение этого раздела моего сочинения стоит сопоставить судьбы двух людей, о которых говорилось подробно: вскоре после того, как Осип Мандельштам был арестован «органами безопасности», Лев Разгон подал заявление о приеме на «работу» в эти самые «органы». Тут есть о чем задуматься…

* * *

Теперь нам следует вернуться в самое начало этой главы – к поставленной там проблеме «контрреволюции», совершавшейся в стране с середины 1930-х годов. Как уже сказано, она осуществлялась по-революционному, и именно потому была столь беспощадной и варварской; когда два десятилетия спустя, во второй половине 1950-х – начале 1960-х годов, происходила самая широкая замена наличных