Аденауэр. Отец новой Германии - Чарлз Уильямс

Подписание франко-германского договора состоялось 22 января 1963 года. Этому предшествовала легкая паника среди лиц, занимающихся протоколом. Нужно было найти подходящую бумагу и подходящую папку для документов. Выяснилось, что в Париже невозможно найти ватман с синим обрезом, на котором всегда писались тексты договоров, заключавшихся Федеративной Республикой. Пришлось использовать бумагу с красным обрезом, употребляемую во Франции. За папкой была организована экспедиция в магазин «Гермес» на улице Фобур Сент-Оноре; то, что нашли, не вполне удовлетворяло принятым стандартам; в конце концов решили, что сойдет и так.

Обстановка, в которой проходило подписание договора, напоминала старые, давно ушедшие времена кабинетной дипломатии. Были многословные речи, все было выдержано на высокой эмоциональной ноте. Де Голль расцеловал Аденауэра в обе щеки. Тот, по утверждениям корреспондентов, в ответ прослезился. Судя по всему, он так и не понял, что цели, которые при заключении договора преследовались им, с одной стороны, и де Голлем — с другой, были абсолютно различны. Для Аденауэра речь шла о символическом акте, знаменовавшем собой примирение двух народов-соседей. Для де Голля же договор был средством для того, чтобы вырвать Западную Германию из структуры НАТО и превратить в послушного партнера в той Европе, где бесспорным гегемоном будет Франция. В концептуальном плане, таким образом, никакого единства и взаимопонимания между обоими лидерами, по существу, не было.

Неудивительно, что по возвращении в Бонн Аденауэра ждал шквал критики. Суть ее хорошо передает запись в дневнике Бланкенхорна, которую этот некогда лояльный и преданный сподвижник канцлера сделал 23 января, на следующий день после торжественной церемонии в Елисейском дворце: договор — «неадекватный продукт творчества человека, который уже в силу своего возраста неспособен найти правильную ориентацию для Федеративной Республики, ориентацию, которая отразила бы ее сложное, даже деликатное положение в международной системе». Отрицательная реакция не ограничивалась пределами ФРГ. Госсекретарь США Дин Раек отозвал для доклада посла Доулинга. Джордж Болл прямо охарактеризовал документ как продукт франко-германского заговора. Макмиллан после заключения Елисейского договора не написал Аденауэру ни строчки. Наконец, вернувшийся на свой пост в Бонне посол Доулинг привез с собой угрожающее послание от Кеннеди, где тот вновь поднял тему о возможности вывода американских войск из Европы: настроения американцев развиваются, мол, именно в таком направлении.

Обстановкой решил воспользоваться постоянный претендент на роль преемника Аденауэра — министр экономики Людвиг Эрхард. Он дал два интервью — одно газете «Дюссельдорфер миттаг», другое — «Зюддейче цейтунг». В первом он подверг Францию критике за невыполнение существующих соглашений с Федеративной Республикой и выразил мнение, что ратификации франко-западногерманского договора должен предшествовать тщательный анализ отношений между обеими странами. Во втором он повторил в общем-то уже общеизвестное: он готов в любой момент, какой ему укажет партия, взять на себя бремя канцлерства. Оба интервью появились в один и тот же день — 5 февраля. На следующий день, когда Эрхард и Аденауэр появились на правительственной скамье в бундестаге, все заметили, что последний демонстративно повернулся к автору интервью спиной, а вскоре вообще вышел, так и не удостоив Эрхарда ни словом, ни взглядом.

Пообщаться с ним Аденауэр предпочел в письменном виде. Очевидно, он долго обдумывал, как бы побольнее уязвить соперника; во всяком случае, к Эрхарду оно попало только 26 февраля; тот, напротив, ответил сразу же, его послание канцлеру датировано 27-м числом. Аденауэр немедленно организовал утечку текстов переписки в прессу — весьма странный образ действий для солидного государственного деятеля. Во всяком случае, новый английский посол в Бонне, Фрэнк Роберте, сразу же отправил перевод обоих посланий в Лондон в качестве иллюстрации для своего тезиса о серьезной эскалации конфликта между двумя ведущими боннскими политиками. Впрочем, но аденауэровским стандартам, тон его послания Эрхарду можно было бы считать даже сравнительно сдержанным. Выговор был облечен в форму мягких увещеваний. Аденауэр писал, в частности: «В случае если министр экономики сочтет себя обязанным высказаться по политическим вопросам, он должен согласовать свое выступление с министерством иностранных дел; в некоторых случаях следует обратиться и прямо ко мне, поскольку именно я определяю основной политический курс». Характерен и ответ Эрхарда; на этот раз он выдержан в тоне, далеком от почтительной покорности но отношению к патрону. «Я целиком и полностью отвергаю вашу критику в мой адрес, — пишет Эрхард. — Перед отпуском я имел беседу с министром иностранных дел Шредером, и мы полностью солидарны в оценке политики, касающейся европейского единения». И в заключение — прямой вызов: «Вы, надеюсь, правильно поймете мое решение в данных обстоятельствах не присутствовать на заседании правительства, намеченном на 28 февраля».

С этого дня между обоими политиками началась открытая война. Эрхард, поддержанный Шредером, повел борьбу за то, чтобы к франко-германскому договору была добавлена преамбула, в которой было бы выражено позитивное отношение к НАТО, партнерству с Соединенными Штатами, вступлению Великобритании в ЕЭС и либерализации международной торговли — всему тому, что договор по смыслу своему как раз отвергал. Аденауэр защищался дозированными утечками информации насчет разного рода личных недостатков Эрхарда. Все это продолжалось и во время весеннего отдыха канцлера на вилле «Коллина». Он пробыл там с 16 марта по 19 апреля с небольшим перерывом, когда принял участие в дебатах в бундестаге по вопросу об эмбарго на экспорт труб большого диаметра в страны советского блока. Несколько дней с ним была Рия, которую затем сменила Лотта, а ее, в свою очередь, Либет. Журналисты осаждали виллу, надеясь получить еще какую-нибудь жареную информацию об Эрхарде.

Погода не благоприятствовала отдыху: большую часть времени шли проливные дожди. Размыло даже площадку для «бочча», сорвав планировавшуюся телевизионную съемку спортивных достижений нестареющего канцлера. Отдыхающему оставалось только развлекать представителей масс-медиа все новыми и новыми историями о своем сопернике. Те, в свою очередь, приносили ему одну неприятную новость за другой: состоявшиеся 31 марта выборы в земле Северный Рейн-Вестфалия показали катастрофическое падение популярности ХДС; опросы общественного мнения зарегистрировали ту же тенденцию в рамках всей республики, большинство населения поддерживает Эрхарда…

Помимо журналистов, отпускнику пришлось пообщаться и с политиками. 4 апреля в Канденаббию прибыла целая делегация, представлявшая все три партии правительственной коалиции. В ее составе были Шредер, Менде и, что особенно важно, председатель внешнеполитической комиссии фракции ХДС/ХСС Эрнст Майоника. Целью визита было обсуждение вопросов, связанных с предстоящей ратификацией договора с Францией. Беседа продолжалась три часа — до самого обеда. Приехавшие единодушно предлагали Аденауэру согласиться на включение в договор упомянутой преамбулы. Когда беседа завершилась, канцлер отвел в сторону Майонику и осведомился у него, есть ли шансы на ратификацию договора без преамбулы. Ответ был однозначный: таких шансов нет. Аденауэр явно не ждал столь категоричного суждения; поразмыслив немного, он неожиданно решил уступить. «Ну что же, — произнес он грустным голосом, — лучше договор с преамбулой, чем никакого договора». Это было фактически признание собственного поражения.