Диво - Павел Загребельный

Теперь Ярослав уже дышал прямо в бороду Коснятину. Если бы не княжье достоинство, быть может, вцепился бы ему в горло, чтобы он не смог сказать ни слова, но одновременно и хотел услышать все до конца, испить горькую чашу до дна, ибо все равно ведь некуда деваться, дела сделанные - уже сделаны.

- Глеба убили твои варяги, а ты не воспрепятствовал тому! - крикнул Коснятин.

- Тихо! - зашипел Ярослав. - Что мелешь? Пьян или бесы в тебя вселились? Что бормочешь? Ведаешь ли, на кого напраслину возводишь?

- На тебя, - с ненавистью промолвил Коснятин.

- Не ведал я ничего. Впервые от тебя...

- А ведать и не нужно, догадывался ж все едино...

В самом деле, маловероятным казалось, чтобы Святополк успел наслать убийц на Глеба аж под Смоленск. Но кто, кто же тогда думал об этом? Святополк убил Бориса - все об этом знают, убил Святослава Черниговского, а кто поднял руку на одного и другого брата, тот мог поднять ее на всех. Где Борис, там и Глеб. Все покрыла гибель Святополка окаянного.

- Это ты его убил. - Теперь у Ярослава не было сомнений. - Убил брата моего, чтобы связать меня навеки и опорочить...

- А ежели и так? - процедил злорадно Коснятин. - Слову княжьему верить невозможно. Следует обо всем подумать, все предусмотреть...

- Поверишь моему слову, - думая над чем-то, казалось, совсем другим, медленно промолвил Ярослав. - Еще поверишь.

- Угрожаешь? Покличешь свою гридь, велишь меня связать? - Коснятин выпрямился, стал самим собой, бледность исчезала с его лица и шеи.

- Поверишь, - повторил Ярослав и отвернулся от Коснятина. - Пошел вон! Не желаю видеть тебя здесь!

Коснятин не стал пререкаться. И так наговорил больше, чем нужно. Не сдержался. Но знал: раз князь не вызвал стражу, нужно поскорее уходить отсюда. За княжьим двором опасности не будет. Там Великий Новгород! Там все в его, Коснятина, руках. Еще видно будет! Еще увидим!

Пятясь к двери, неслышно выскользнул из горницы, быстро проскочил через просторные сени, торопливо спускался по ступенькам вниз, ступая на носки, чтобы меньше было шума в ночном тереме.

А Ярослав не спеша хлопнул в ладоши, из внутренних покоев показалась голова Ситника.

- Надобно, чтобы посадник не вышел за ворота, - спокойно молвил князь.

- Ага, так!.. - обрадованно сказал Ситник, потирая руки.

- Почто ж стоишь? Делай, что велят.

- А уже, - весело глянул на него боярин.

- Как это? Кто дозволил?

- Догадался сам.

- Подслушивал?

- Само послышалось.

- Так все знаешь?

Ситник смотрел на князя ясными, собачьими глазами.

- Тогда запомни: трое людей на всей земле знают - я, ты я Коснятин. Коснятина уже не выпустим. Ежели узнает хоть один человек - головы тебе не сносить. Понял?

Ситник смотрел не мигая.

- Куда поденем посадника? - спросил князь.

- А в поруб, - весело промолвил Ситник, - я это знаю вельми хорошо. Был у меня поруб еще в медоварском доме.

- В Новгороде в порубе его не удержишь. Знают все, снюхался со всеми богатыми людьми, его имения вокруг...

- Заберем в Киев.

- Зачем же враг под боком?

- Так в порубе же...

- Не хочу и такого... Надобно спровадить его в землю Ростовскую. Есть там у меня верные люди. А к порубу приставить из мери или чуди, чтобы никто не понял речи узника, чтобы слова его летели по ветру...

- Мудро придумал, княже...

- А отправь его еще сегодня ночью. - Ярослав не смотрел больше на Ситника, говорил размеренно, словно бы вычитывал из книги. - Забить его в колодку, дать надежную и верную стражу, запретить, возбранить молвить хотя бы слово, а ежели - сверх ожиданий - колодник станет изрекать непристойные слова, тогда положить ему в рот кляп и вынимать лишь тогда, когда харч будут давать. Кормить же - хлебом слезным да водою.

- Ага, так! - кивал Ситник, безмерно обрадованный первым державным поручением от князя.

- Иди! - велел Ярослав.

Ситник исчез. В низкой горнице долго еще разило его потом. Казалось, будто целая лужа этого смрада осталась там, где только что стоял боярин; Ярослав даже невольно двинулся, слегка прихрамывая, к тому месту, дабы убедиться, что это не так. Легко Ирине заявлять про свою брезгливость к Ситнику, а как быть ему? Каждый правитель вынужден терпеть холуев. Знаешь, что это подлый человек. Знаешь, что подхалим, любит не тебя - он любит лишь себя, лишь свою шкуру. Знаешь и... ничего не можешь поделать. Ибо нет у тебя по-настоящему близких людей, пугает тебя одиночество и пустота, создаваемая вокруг тебя властью, проклятый круг одиночества окружает правителя, никто не отважится вступить в этот круг, лишь лакей вползает туда на брюхе. Скользкие животы у холуев, орошены холодным потом вечного страха и жиром подлости.

Был еще пресвитер Илларион. Человек верный, почтительный, мудрый, но слишком уж далекий от дел земных, пытался просветить Священным писанием, а ведь не все в жизни укладывалось в писание - Ярослав теперь видел это очень отчетливо. Знал и другое: склонялся к нему сердцем Илларион не за его собственные заслуги и высокие качества, а за то, что опомнился после смерти отца и каждый день выражает почтение князю Владимиру, которого Илларион любил безмерно, потому что покойный князь поднял Иллариона из нижайших низов, снарядил на собственные средства в ромейские земли, обучил всему, поставил в своей дворовой церкви на Берестах - разве же этого мало, чтобы весь век молить бога за князя Владимира?

Так Ярослав и разделял свои заботы и досуг между делами духа вместе с Илларионом и тайными делами державными, в которые посвящал лишь Ситника. И Ситник оказывал князю неоценимые услуги.

Маленький князь Владимир заболел, Ирина побоялась отправляться с ним в дорогу, в далекий Киев, а поскольку Ярослав торопился туда на освящение вышгородского храма, поставленного в память невинно убиенным Борису и Глебу, то решено было, что княгиня останется в Новгороде на более длительное время, до тех пор, пока князь приедет за нею вновь. В Новгороде Ситник не говорил ничего, а в Киеве, в одну из ночных своих встреч с князем, сказал:

- Выведал я кое-что про Шуйцу-игуменью.

- Кто просил? - Ярослав не дозволял Ситнику вмешиваться в дела княжьи, семейные и личные, боярин знал это и придерживался запрета, но теперь почему-то вот нарушил. - Что ты там вынюхал?

- Дочь имеет.

- Что?

- Дочь имеет. - Ситник, видно, боялся говорить дальше, но Ярослав и не хотел от него больше ничего слышать.

- Иди с богом, - сказал неласково.

Ситник выскользнул из горницы, а князь горько улыбнулся: и эта таится от него. Встала между ними держава - и уже нет ни тех ночей, какие были в дождливом лесу, ни темного кипения крови, ни сверкания ее душистого тела. Дочь... Чья? Где? Наверняка же его дочь. Первая. Еще до Владимира. Но почему же промолчала? Ни тогда, ни в этот раз, когда не побоялся и Ирины в Новгороде, ездил в Задалье якобы осмотреть околицы, а сам тем временем помчался в женский монастырь, к игуменье Марии-Шуйце, и казалось им тогда, что все оживает вновь, все возвращается, они становятся моложе и чище в своей близости, так, будто ничего и не случилось за это время. И, однако ж, промолчала. Ничего не сказала. Даже намека не было. А он торопился, у него не было времени на расспросы, у него нет теперь времени ни на что. Не волен был ни в своем времени, ни в деяниях. Да и кто волен? Даже бог - всеблагий и всемогущий - может быть одним лишь богом, и никем другим, следовательно, и он ограничен в своих действиях, - так что уж тогда говорить про князя?