Такое разное будущее - Станислав Лем

Руделик загорелся и начал читать мне лекцию. Я не прерывал его, хотя усваивал смысл с пятого на десятое. Насколько я понял, его преследовало ощущение, что появляющаяся в уравнениях бесконечность может уничтожить весь их физический смысл. Эта бесконечность была вначале очень послушна и позволяла перебрасывать себя с места на место; он попытался поймать ее в ловушку, рассчитывая, что, если она попадется на его уловку и появится сразу в обеих частях уравнения, он сумеет устранить ее путем упрощения. Однако упрощение из подручного приема превращалось в лавину, сметающую все на своем пути, и кропотливое преодоление математических дебрей давало в итоге 0=0. Результат, безусловно, правильный, но для радости он повода не давал.

– Ты ходил с этим делом к Тембхаре? – спросил я, когда он наконец умолк и только ерошил волосы.

– Ходил.

– А что он сказал?

– Сказал, что на «Гее» нет электромозга, который справился бы с этой задачей. Эта проблема, как видишь, очень специальная… Нужный мозг можно было бы построить, но не здесь: он по размерам может быть равен самой «Гее».

– Что-нибудь похожее на гиромат?

– В этом роде. Но такой гиромат работал бы наугад – методом проб и ошибок, то есть как слепой, и выполнил бы задачу в должное время только потому, что производит двенадцать миллионов операций в секунду. Нет, это все чепуха. Подумай только: решать задачу вслепую! Я всегда говорил, что эти электрические мозги ползают – хотя и с молниеносной быстротой, – а человеческая мысль мчится. Кибернетики вообще не представляют себе стиля работы математиков; им все равно, как автомат решает, лишь бы решил… Если бы удалось открыть необходимую метасистему… Постой, черт возьми!

Он подскочил к аппарату и вновь начал что-то выстукивать с бешеной скоростью. Потом взглянул на экран, крякнул, проехался пальцами по своей шевелюре и нажал на выключатель.

Когда он обернулся, на его лице отражалось такое разочарование, что я ни о чем не стал спрашивать. Он уселся в своей обычной манере на ручку кресла и принялся насвистывать.

– Зачем тебе нужно решать эту проблему? – спросил я.

– Ах, это связано с изменением живой материи, движущейся в переменном гравитационном поле.

– А ты советуешься с Гообаром?

– Нет, – сказал он так энергично, словно хотел предупредить всякую дискуссию на эту тему. Минуту спустя он добавил: – Я даже избегаю его. Знаешь, я похож на муравья, который бегает по поверхности огромного предмета и стремится понять, как он выглядит в целом. Я могу охватить своим сознанием только какую-то маленькую долю проблемы. А Гообар? Что ж, может, он и сумел бы охватить ее целиком, но прежде он должен подступиться к ней с той же стороны, с какой приступил и я, и пройти путь, который я уже прошел. Стало быть, он не помог бы мне, а просто решил бы проблему за меня. Но если мы станем отдавать Гообару каждую проблему только потому, что он разрешит ее быстрее, мы недалеко уйдем! Впрочем, он и так завален работой.

– Если я верно тебя понял, он вошел в то же самое математическое болото, но с другой стороны?

– Да. – Руделик вздохнул. – Когда я с ним впервые встретился, то через пять минут понял, что он не партнер, что в обмене суждениями он для меня – не другая чаша весов, уравновешивающая мою; его мысль накрывает меня, как стеклянный колокол – муху, вмещает в себя все мои аргументы, утверждения, гипотезы, и попытка выбраться из сферы его ума так же напрасна, как желание пешехода уйти за горизонт.

– И это говоришь ты, математик такого уровня? – удивленно спросил я.

– Если я прекрасный математик, то он гениальный, а от одного до другого о-го-го как далеко! Впрочем, и он в одиночку не справился бы, потому что даже гений может думать в каждый момент о чем-нибудь одном, и ему, таким образом, пришлось бы жить тысячи полторы лет… Да, без нас он ничего бы не сделал, это я могу сказать спокойно.

Я не удержался и задал ему вопрос, интересовавший меня уже давно:

– Скажи мне, только не смейся, как ты представляешь себе уравнения, которые ты мысленно преобразуешь? Видишь ты их как-нибудь?

– Что значит – видишь?

– Ну, представляешь их себе, скажем, маленькими черными существами?

Он сделал изумленные глаза.

– Какими существами?

– Ну, понимаешь, математическое выражение, написанное на бумаге, в общем… немного напоминает вереницу черных букашек или червячков… – сказал я неуверенно. – Я думал, что эти знаки образно предстают в твоей голо…

Он расхохотался.

– Маленькие черные существа? Это замечательно! Я бы никогда до этого не додумался!

– И как же все-таки? – настаивал я.

Он задумался.

– Возьмем какое-нибудь понятие, ну, скажем, «стол». Разве ты представляешь себе его в виде четырех букв?

– Нет, я представляю себе просто стол…

– Ну вот. Так и я представляю себе свои уравнения.

– Но ведь столы существуют, а твоих уравнений нет, – попытался возразить я и замер, увидев его взгляд.

– Их нет?.. – сказал он таким тоном, как будто говорил мне: «Опомнись!»

– Ну хорошо, если ты не представляешь их себе в виде сплетенных из букв образов, то как ты их видишь? – не сдавался я.

– Поставим вопрос иначе, – сказал он. – Когда ты сидишь впотьмах, ты знаешь, где у тебя руки и ноги?

– Конечно, знаю.

– А чтобы знать это, нужно ли тебе представлять их положение, воссоздавать в памяти их вид?

– Конечно, нет, я их просто ощущаю.

– Вот так и я «ощущаю» уравнения, – сказал он с удовлетворением.

Я ушел от него с твердым убеждением, что в области математики, в которых он живет, мне никогда не удастся проникнуть. Но при этом, усевшись на лавке у входа в парк, я осознал, что, находясь у Руделика, я напрочь забыл о преследующих меня страхах, словно их не было. Руделик помог мне, а Амете и Зорину это не удалось. Почему?

Я как-то неясно чувствовал, что пилоты спокойны только потому, что они умеют подавлять те же тревоги, которые терзают и меня. А Руделику, поглощенному работой, вообще они не ведомы. Как же я завидовал ему, занятому математическими проблемами! Пока я раздумывал, в глубине коридора появился какой-то человек. Он прошел мимо меня и исчез за углом. Скоро звук его шагов умолк и в пустом пространстве слышалось только пение детей, доносившееся из парка. Я хотел вернуться мыслями к Руделику, но что-то мне мешало. Смутно почувствовав, что происходит что-то странное, я поднялся и в этот самый момент вспомнил, что за углом коридор оканчивается у переборки, отделяющей жилую часть корабля от атомных отсеков. Что мог искать там, в этом тупике, человек, который прошел мимо меня? Несколько мгновений я прислушивался: всюду было тихо. Затем пошел к повороту. Там, в полумраке, у стальной стены, прижавшись лбом к металлу, стоял человек. Подойдя ближе, я узнал его – это был Диоклес. В тишине отчетливо доносилось отдаленное пение «Кукушки»: