Наталья Гончарова - Вадим Старк

Когда Наталья Николаевна Пушкина вышла замуж за Петра Петровича Ланского, ему было столько же лет, сколько было бы Пушкину, будь он жив. Такой же, в 13 лет, была и разница в возрасте между мужем и женой; но с Пушкиным венчалась юная восемнадцатилетняя барышня, с Ланским же пошла под венец 32-летняя вдова и мать четверых детей.

Служа 26 лет в Кавалергардском полку, Ланской, безусловно, был в курсе всех перипетий дуэльной истории Пушкина. Но роль в ней Натальи Николаевны, скорее всего, виделась ему, как и его однополчанам, такой, какой хотел ее представить Дантес. Влюбленный в Идалию Полетику, очарованный ею, Ланской должен был придерживаться ее версии произошедшего. Только разлад Ланского с предметом его страсти и случайная встреча с вдовой поэта переменили его отношение к ней. Со свойственной ей откровенностью, которой Петр Петрович не мог не поверить, она поведала ему истинную историю. Он, в свою очередь, раскрыл вдове Пушкина душу, рассказав о своей безответной любви к Полетике, которая отвергла его, но ответила на притязания Дантеса, вовсе ее не любившего.

Эта женщина оказалась роковой фигурой равно для Натальи Николаевны и Ланского, что в какой-то мере способствовало их союзу. Общие воспоминания объединили, взаимное сочувствие сблизило. Ланской полюбил ее — насколько мог, выжженный прежним чувством, на которое он не нашел отклика. Наталья Николаевна ответила на чувства Ланского — насколько могла, наполненная воспоминаниями о страстной любви Пушкина и поклонении Дантеса.

Начало новой семейной жизни Натальи Николаевны началось на казенной даче командира Конногвардейского полка в Стрельне. Здесь прошел их медовый месяц, по истечении которого она с мужем перебралась в его обширную петербургскую служебную квартиру в Конногвардейском переулке.

В конце того же года семья Ланских неожиданно пополнилась сразу тремя детьми. 20 ноября в своем крымском имении безвременно скончался 44-летний младший брат Петра Петровича Александр. Его жена Наталья Федоровна, урожденная Петрово-Соловово, умерла еще раньше, оставив на руках у мужа дочь Софью и сыновей Павла и Петра. Теперь они стали круглыми сиротами, и Петр Петрович принял на себя заботу о них. Так Наталье Николаевне пришлось заботиться уже о семерых детях.

В этих заботах Наталья Николаевна нашла себе успокоение. Даже когда Ланскому по долгу службы приходилось надолго уезжать, его жена не хотела оставлять детей. 8 июля 1849 года она писала мужу: «Я знаю, что была бы тебе большой помощью, но ты приносишь жертву моей семье. Одна часть моего долга удерживает меня здесь, другая призывает к тебе; нужно как-то отозваться на эти оба зова сердца. Бог даст мне возможность это сделать, я надеюсь». 24 июля она снова объясняет, что не на кого оставить детей: Александре Николаевне одной трудно управиться и с ними, и с домом, так что надо дождаться возвращения уехавшей гувернантки, и тогда Наталья Николаевна сможет приехать к мужу в конце сентября. При этом ей необходимо вернуться в Петербург к ноябрю, когда надо вывезти в свет старшую дочь. К тому же у детей были летние каникулы, а в сентябре Григорий должен был поступить Пажеский корпус.

В этот отъезд Ланской был в Лифляндии и в письме жене от 28 июня 1849 года упомянул фамилию Липхарт. Она решила кое-что уточнить о своей прибалтийской родне: «В своем письме ты говоришь о некоем Любхарде, и не подозревая, что это мой дядя. Его отец должен быть братом моей бабки — баронессы Поссе, урожденной Любхард. Если встретишь где-либо по дороге фамилию Левис, напиши мне об этом, потому что это отпрыски сестры моей матери. В общем, ты и шагу не можешь сделать в Лифляндии, не встретив моих благородных родичей, которые не хотят нас признавать из-за бесчестья, которое им принесла моя бедная бабушка. Я все же хотела бы знать, жива ли тетушка Жаннет Левис, я знаю, что у нее была большая семья. Может быть, случай представит тебе возможность с ними познакомиться».

В июне 1849 года Наталья Николаевна собралась отправить мужу, в ту пору квартировавшему с полком в Риге, ко дню его именин свою фотографию, но предупредила, что если она выйдет «уродом», то выбросит карточку, «чтобы не оставить по себе дурного впечатления». Фотография не удалась, и в подарок вместо нее был послан портрет масляными красками. Наталья Николаевна пишет в начале июля: «Необходимость заставляет меня сказать, в чем состоит мой подарок, — это мой портрет работы Макарова, который сам предложил написать его, хотя я его об этом не просила, и ни за что не захотел взять за него деньги». При этом она подробно инструктирует мужа, как надо обмыть портрет губкой, если к нему прилипнет оберточная бумага. Видимо, он часто прибегал к этому способу, так как позднее она написала: «-..обмывая меня слишком часто, ты сможешь меня смыть».

Наконец, 5 июля Наталья Николаевна пишет Петру Петровичу: «Сегодня или завтра ты получишь мой портрет; отчасти я сдержала слово, так как я не имею возможности приехать в Ригу сама, то меня заменит мое изображение; и, право же, я послала тебе очень хорошенькую женщину — все, кто ее видел, находят большое сходство — это мне очень лестно и позволяет думать, что мое стремление иметь успех у тебя (клянусь тебе — я не желаю других успехов) не так уж нелепо». Она подробно излагает мужу историю появления портрета: «Макаров, автор этого сюрприза, ждет с нетерпением, какое он произведет на тебя впечатление. Я должна тебе рассказать, как любезно предложил он мне свои услуги, чтобы вывести меня из затруднения, в котором я оказалась с дагерротипом и фотографией на руках, из которых ни один не удался. Он пришел однажды утром работать над портретом детей, и мне пришло в голову посоветоваться с ним, нельзя ли подправить мою фотографию. Я спросила его, не может ли в этом помочь Гау. Он ответил, что может быть, а затем, глядя на меня так пристально, что это меня удивило, он сказал: „Послушайте, сударыня, мне так симпатичен ваш муж, я так его люблю, что буду счастлив помочь вам доставить ему удовольствие. Позвольте мне заняться вашим портретом — я схватил характер вашего лица, и вашу голову мне легко будет изобразить на полотне“. Ты можешь себе представить, что я не заставила себя упрашивать, так как я была огорчена оказаться ни с чем после стольких стараний. Он назначил сеанс на другой день, был трогательно точен, три дня подряд я позировала, он меня не утомлял, делая перерывы, и мой портрет был окончен удивительно быстро. Я спросила его о цене. Он не захотел назначить, прося принять его как дар, который он счастлив тебе поднести. Не забудь выразить ему твою благодарность, которую я не премину ему передать. Мы расстались самым дружеским образом, и он обещал время от времени навещать нас».

Это был погрудный портрет Натальи Николаевны с поворотом влево в открытом платье и с прозрачной газовой накидкой. 20 июля она отвечает на письмо мужа, уже получившего ее подарок: «Вот я дошла до вопроса о портрете и счастлива, что он доставил тебе удовольствие. Александрина сделала те же замечания, что и ты. Она нашла, что нос слишком длинный, и сказала это Макарову, который и внес значительные изменения, и стало гораздо лучше, чем было. Выражение рта, по словам тех, кто видел портрет, не совсем удалось, и всё же это один из лучших моих портретов; ты можешь говорить, что художник мне не польстил, но я нахожу, что я изображена такой красивой женщиной, что мне даже совестно согласиться, что портрет похож, и меньше всего я могу сказать, что на портрете я не так красива, как в действительности. По-моему, это чрезвычайно изящная картина, на которую приятно смотреть, за исключением тех некоторых недостатков, которые в ней находят и о которых я судить не могу». Кокетство, свойственное Наталье Николаевне, дает о себе знать и в этих строках, и в следующих: «Что же касается до офицеров, которые находят, что портрет мне не польстил, то я им не верю: ты можешь находить это, потому что ты ослеплен любовью ко мне, — они же говорят это единственно для того, чтобы доставить тебе удовольствие и польстить тебе в том, что для тебя всего дороже — просто я красавица на портрете. Я и не желаю быть более хорошенькой». Еще через два дня она пишет в письме, которое, очевидно, становится частью ее своеобразного дневника в письмах: «Сосредоточься на любовании моим портретом — Макаров обратил меня в такую красивую женщину, что ты легко можешь питать иллюзии своей любви, благо с тобою нет реальности, могущей их ослабить».