Рожденные на улице Мопра - Евгений Васильевич Шишкин

покорность и в то же время свободолюбие, независимость; еще много веков назад камень оторвался от высокой горы, чтоб уйти на волю… Воображению Алексея Ворончихина тут был рай.

Он каждый день приходил сюда. Здесь и промысел был прекрасный! Он рыбачил и с берега, и выходил в море на резиновой лодке. Здесь он готовил на костре пищу; поставил палатку, оборудовал в пещере кладовую; в месте, куда стекал родник, выкопал яму, чтобы всегда быть с пресной водой. Притащил из села необходимую утварь.

В чулане у бабушки Ирмы Алексей нашел старый спальник, чуть обожженный с краю.

— Слышь, бабуль, возьму я это хломошенье на берег?

— Одеяло-то? Хошь весь чулан туда понеси, — отвечала бабушка Ирма. — Ты што ж, не ночевать ли на берегу собрался?

— А вдруг… Работы много… — Он объяснял бабушке Ирме, что намерен написать целый цикл картин о море, что сейчас делает наброски и эскизы, что возвращаться с берега в село каждый день муторно и тяжеловато… — добираться по скалам, через кусты, со спусками и подъемами, да еще с поклажей.

— Когда ж ты мне покажешь свои картины, Лексей? — спрашивала слепая бабушка Ирма.

Алексей не задавал вопросов: зачем ей, слепой старухе, картины? — напротив, твердо уверял:

— Покажу! Целый цикл картин о море, бабуль. Покажу!

Как-то раз Алексей и впрямь принес с берега этюдник, расставил его посреди горницы, напротив посадил на стул хозяйку. Он брал одну из своих работ на листе ватмана, выставлял на обзор и рассказывал бабушке Ирме:

— Здесь, бабуля, справа — тянутся горы. Впереди они зелены, курчавы. А дальше — голы и скалисты. На одной из вершин вечно лежит снег… А впереди, слева, залив моря и лодка с рыбаком. Солнце сбоку бьет рыбаку в лицо. Он щурится. Хитровато щурится… На корме, в силке, у него большая рыбина. Он собирается ее нести на базар. Потом будет сидеть в корчме, в пивной, проще сказать, с друзьями…

— Дак, а как жена-то? Поди, ругать его будет? Без рыбины и деньги пропил?

— Не-е, не будет. У него лицо очень хитрое. Таких мужиков жены не ругают. Им все прощается.

— Ишь, как у тебя здорово вышло! — восторгалась бабушка Ирма.

— А вот на этой картине моря почти не видать. Море только вдали синеет, — Алексей ставил на обзор следующую работу. На листах были какие-то редкие карандашные штрихи, смутные абрисы, фактически это были чистые листы. — Здесь горное пастбище и стадо овец. Молодой пастух глядит на горную каменистую дорогу. На дороге — повозка. В повозку запряжен ишак. Но главное — там девушка. Отец насильно везет отдавать ее замуж за богатого грузина. А пастух ее любит.

— Экие у тебя занятные картинки! — радовалась бабушка Ирма.

На берегу Алексей Ворончихин не чувствовал бремени пустых часов. Ни тоски, ни уныния. Время растекалось в делах незаметно и скоро. Он рыбачил, готовил пищу, любовался морем, бродил по окрестностям, собирал земляные орехи, радовался изобилию осенних красок природы. Не порченный цивилизацией пейзаж с оторочкой горного берега, с бесконечностью моря вносил в его сердце покой, в голову — ясномыслие. Презрение к суете, слитность с природой давали ощущение полноценности и достаточности здешнего полуробинзонского бытия.

Теперь в село он ходил с берега через день, иногда реже. Ходил, чтобы купить хлеба, соли, крупы, мясных консервов. Однажды он купил бутылку коньяка. Выпив немного коньяка, он ощутил жжение в желудке, тепло в теле, но не испытал радости. Спиртное подбивало к компании, тянуло к людям, к женщинам. Но Алексею сейчас это было не нужно — ему хотелось побыть одному. В природе, в естественности. Уединение и самосозерцание со спиртным не совместимы! Он насильно уходил от дум о женщинах, живя добровольным анахоретом.

Изменившись внешне — обросший длинными волосами, бородой, сменив одежду и привычный распорядок, он постигал окружающее чутьем охотника, путешественника, чутьем собрата природы. Он настолько слился с атмосферой морского берега, здешнего микромира и тишины, с обитанием живых и неживых существ, что, глядя на белых крупных бакланов, которые качались на волнах, вместе с ними качался на этих волнах; он что-то кричал проплывающим вдоль берега дельфинам на дельфиньем языке, а глядя в небо на горного, парящего над скалами и морем орла, сам поднимался ввысь и описывал большие круги, чувствовал, как трепещет оперение крыльев от встречного потока воздуха и зорким орлиным взглядом прощупывал побережье; а выбросив на берег пойманную на блесну рыбину, он вместе с ней бился на окатышах, захлебывался воздухом, раздувал предсмертно жабры… Он клал руку на конусообразную скалу, чувствовал в ней внутреннее тепло и напитанность солнцем, вековое затишье и мудрость, чувствовал, что она помнит молчание и говор тысячелетий…

Он часами слушал тишину моря. В безветрии, при полном штиле, оно было раздольным, мягким и глубоко задумчивым. При слабом ветре небольшие волны белели белыми гребнями — море улыбалось, веселилось. Алексей купался в лохматых волнах, играл, летел на их гребнях, разгонял белые пузыри пены. Иногда он проникновенно зрил в глубь моря, видел в пучинах, сквозь толщу воды, косяки рыб с блестящей чешуей, шапки ленивых розовых медуз, одинокую большую рыбину, которая плыла целенаправленно, будто на свидание…

Алексей с радостью и покоем вглядывался в заходящее малиновое солнце, которое принимали сизые слоистые облака на горизонте. Он чувствовал плоть этих мягких лучей солнца, каждый фотон, который несется к нему и дарит последнее осеннее тепло.

В ясные, оглушительно черные ночи Алексея окружали мириады звезд. Черное небо и гроздья созвездий не были статичными, мертвенно неподвижными. Небо дышало, звезды перемигивались. С неба сыпались кометы — осенний звездопад самый щедрый, — то тут, то там чертили стремительные синие шлейфы. В самые густые ночные часы звезды тянулись к земле, притягивали к себе Алексея, уносили ввысь, в безмерные пространства; каждая, даже мизерная звезда тщилась послать мерцающий свет-импульс, будто хотела напомнить о себе, о своей непостижимо существующей жизни. Алексей плутал во вселенной, плыл с одного созвездия на другое, голова его кружилась, взгляд затанцовывался среди звезд; он улыбался, стирал со щеки слезу умиления и счастья.

Ночи становились все прохладнее, Алексей разводил костер за камнем, чтобы не появились морские пограничники или какие-нибудь дотошные туристы не захотели проведать его обитель. Сидел у костра, смотрел, зачарованно смотрел на огонь. Одиночество и естественность среди природы уносили его от прежней жизни. Там, в той жизни остались бизнесмены, политики, журналисты, депутаты, бандиты, реклама, деньги… Всё казалось нелепым, искусственным, бесовским… Одиночество и естественность возвращали к детству, где все было радостней, все светлей.

Как-то ночью Алексей проснулся в палатке