Султан Луны и Звезд - Том Арден

«Поддеры» протиснулись между кибитками. За две с лишним луны пути движущийся город они изучили почти так же хорошо, как покинутый ими Куатани, но, как в Куатани, и здесь еще остались неисследованные ими уголки. На самом деле таких уголков здесь было еще больше, потому что этот город постоянно менялся. Одни паломники уходили вперед, другие отставали. Без сюрпризов не обходилось, сюрприз ждал «поддеров» и теперь. И притом приятный.

Возле догорающего костра спал пьяным сном толстяк Эли Оли Али. Рядом с ним валялся початый бурдюк с брагой, в руке он сжимал раскрытый кошель с блестящими монетами, наполовину зажатый под толстым животом. По другую сторону костра крепко спала, хрюкая во сне, как свинья, мать-Мадана. Старуха пошевелилась и громко пукнула.

Губач ухмыльнулся:

— Ты, что ли, наколдовал, Рыба?

— Даже не верится! — хихикнул Сыр.

— Ско-орее! — поторопил друзей Аист. — Пока они не проснулись!

Рискнуть решил Фаха Эджо. Он быстро подскочил к своему двоюродному братцу, наклонился, выхватил у того кошель и метнулся прочь. О, сладкая месть! Все казалось так легко и просто... но, увы, кошель был привязан!

— Цепочка? — прошептал Сыр.

— По-рвать надо! — прошипел Аист.

Губач взвыл:

— Золотые просыпали!

Началась неуклюжая возня.

Аист и Рыба ползали по песку и подбирали просыпавшиеся монеты. Губач с вожделением таращился на бурдюк с брагой. Попытаться украсть или не стоит? Сыр оттащил Губача в сторону, но перед этим мальчишка-толстяк успел, мстительно осклабясь, хорошенько заехать своднику кулаком в жирное брюхо.

Эли Оли Али застонал, ухватился за живот, но еще раньше него развопилась мать-Мадана:

— Грабят! Караул, грабят!

— Еще немного нектара! Ваше высочество, пожалуйста!

Принц лежал на устланном подушками диване, отвернувшись к стене. Его худенькие плечи вздрагивали. Мать-Мадана в отчаянии смотрела на него. Чем ближе был день свадьбы, тем слабее и младше становился ее любимый Деа. Казалось, какая-то таинственная сила отбирает у него все соки. Еще несколько лун назад казалось, что в нем просыпается мужчина, что он вот-вот расцветет, а теперь, несмотря на высокий рост, длинные руки и ноги, Деа снова стал ребенком — тем ребенком, которого мать-Мадана когда-то нянчила, ласково прижимая к груди.

Неодобрительно глядя на советника Симонида, на Таргонов и подслушивающие и подсматривающие стены, старушка была готова броситься к принцу, плакать и стонать вместе с ним, заключив его в объятия. Но она не могла этого сделать. Она только стояла, держа в руке кубок с нектаром, и в ее сердце билась и билась, словно море о скалы, неизбывная любовь, которую она не могла выпустить на волю. О, она признавалась себе в том, что бесконечно возрадовалась, когда ее позвал советник Симонид и сказал ей, что в преддверии великого дня принц гораздо больше нуждается в ее заботах, нежели в охране Таргонов. Что такое Таргоны в сравнении с любовью нянюшки?

Однако на пути ее любви были выставлены препоны.

— Оставь нас, женщина, — наконец вздохнул Симонид. — Узы детства цепко держат принца, но принц станет мужчиной, желает он сам того или нет. Ступай же, ступай. Нынче ночью ты более ничем не сумеешь помочь.

Мать-Мадана, услышав голос старого мудреца, вздрогнула, повернулась к нему и низко поклонилась. Ее почтение не было наигранным: никто во дворце не вызывал у нее такого почтения, как советник Симонид. Султана она нянчила ребенком и могла вспомнить его маленьким, когда он говорил высоким мальчишеским дискантом, когда его лицо было бледно-розовым, безбородым. А Симонид обладал странной властью, и мать-Мадана никак не могла вспомнить его молодым. Ей казалось, что целую вечность он такой, как теперь: сгорбленный, древний старик с печальными выцветшими глазами и длинной белой бородой. Мог ли он понять ее горе? Не с сочувствием ли смотрели на нее его белесые глаза? Старуха хотела что-то сказать, но с губ ее не сорвалось ни звука. Она поспешно удалилась и унесла кубок с нектаром.

Симонид сел рядом с юным принцем, провел заскорузлыми пальцами по каштановым волосам Деа.

— Увы, мой принц, я плохо исполнил свой долг.

Деа всхлипнул.

— Симонид?

Старик гладил и гладил его волосы.

— Бедное дитя, на твои плечи должна лечь тяжкая ноша. Простолюдины думают: если ты рожден царственным отпрыском, это благодать. Они глупы, но откуда им знать истину? Быть потомком царственного рода — это настолько же проклятие, насколько благодать; проклятие, которое обрушится на тебя всей своей тяжестью и силой. Бедное, бедное дитя! Я надеялся на то, что за прошедшие луны мне удастся передать тебе новую силу и мудрость. Теперь же я содрогаюсь при виде тех страданий, на которые обрек тебя, из-за которых ты плачешь, как женщина. Мой долг состоял в том, чтобы подготовить тебя к той судьбе, что тебя ожидает, теперь же я гадаю: воистину ли мне ведома твоя грядущая судьба? Быть может, сердцем своим ты ощущаешь иную судьбу. Быть может, тебе суждено еще более тяжкое бремя.

Деа неловко утер слезы и непонимающе уставился в печальные глаза старика.

— Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф!

Удастся ли ему изловить этих мерзавцев? Грязные свиньи! Подлые ворюги! Плюясь, ругаясь, злобно топая, Эли Оли Али брел по стоянке каравана. Его жирная физиономия блестела, озаренная луной. У костра сидело несколько молодых людей. Они подбрасывали монетку. Сводник свирепо глянул на них и пошел дальше. Обойдя вокруг обшарпанного фургона, он увидел группу святош. Старики передавали по кругу кальян и разглагольствовали о значении священного писания. Эли Оли Али прошел мимо них, сокрушенно качая головой. Он миновал длинные ряды спящих бедняков. Изможденные долгой дорогой, люди храпели, вытянувшись прямо на песке. Весь путь от побережья они проделали на своих двоих. Сколько из них погибли от солнечных ударов, сколько не встали после молитвы? Неужто они так легко умирали, движимые верой в то, что для паломника смерть в пути — благодать? Тупицы! При взгляде на них сводника тошнило. Мать-Мадана — ну, пусть себе бормочет свои молитвы, пусть лицемерит и лжет. В то время как старуха ложилась на песок во время Поклонений, ее обшарпанный спутник забирался в кибитку, посасывал бражку из бурдюка да мечтал о том прекрасном будущем, которое их ожидало в Священном Городе. Каска Далла? Пусть делает, что ему вздумается, а Эли Оли Али снова станет большим человеком! Ой, да он станет сводником у самого султана!

Было поздно, и стоянка постепенно погружалась в тишину и сон. Эли Оли Али взглянул на луну. У него закружилась голова, он привалился к чьей-то повозке и изможденно застонал. Проклятие! Проклятие! Он ушел так далеко от своей кибитки, и что? Будь они трижды прокляты, эти негодяи! Подумать только, а он был так добр к этому мерзавцу Фахе Эджо! Он его приютил! Он его всему выучил! Нет, не было в этом мире ни благодарности, ни верности, ни доверия! Сводник уселся на корточки и пожалел о том, что не захватил с собой бурдюк с брагой. Вот тут-то он и услышал пьяные бормотания с другой стороны от повозки.