Белая ведьма, черные чары - Ким Харрисон

Эдден неловко переступил на месте. У меня перехватило горло. Я хотела обнять Айви и сказать ей, что все будет хорошо, но это была бы неправда. Некому было отомстить, не на кого показать пальцем и сказать: я знаю, что ты сделал, и поэтому ты сволочь. А то, что Пискари мертв, а Арт — перекореженный труп, — этого и близко не достаточно.

— Дамы, идемте! — окликнул нас Эдден, показав фонарем вдоль туннеля. — Я сюда пошлю криминалистов, и когда трупы будут точно опознаны, дам вам знать.

Он шагнул к выходу, остановился проверить, что мы идем за ним.

Опустошенная Айви оттолкнулась от стены.

— Пискари отдал Арту Кистена в компенсацию за то, что я его засадила в тюрьму. Политика. Господи, как я ненавижу свою жизнь!

Я смотрела в черную дыру в стене, чувствуя, как растет во мне напряжение. Да, она права — Кистен погиб, как пешка в политической игре. Эта яркая душа, только начавшая узнавать свою силу, была грубо погашена, чтобы потешить чье-то самолюбие и поставить Айви на колени. Я еще могла бы понять мотив мести, но это…

Шепотом попрощавшись с Кистеном, Айви повесила голову и прошла мимо меня. Я стояла, глядя в черную дыру. Рука Эддена легла на мое плечо:

— Тебе нужно согреться.

Я сбросила его руку. Согреться. Хорошая мысль. Я еще не была готова уйти. Душа Кистена успокоилась, потому что он дрался и победил. А те, кто остались? А мы с Айви? Разве нет у нас тоже права на удовлетворение?

Сердце застучало сильнее, я решительно стиснула зубы:

— Я не буду жить с такой душевной раной.

Айви остановилась, шаркнув сапогами, Эдден посмотрел на меня подозрительно.

Я показала трясущейся рукой на черную дыру:

— Я не дам ОВ это дело тихо прикрыть, положить этих в землю с приличными надгробьями и почтительными надписями и объявить, что Кистен был убит ради чьих-то политических целей.

Айви покачала головой:

— Это уже без разницы.

Но для меня разница была.

В подземелье царила чернота, и эта тьма скрывала мерзость целой жизни, проведенной в страхе смерти, в подчинении собственным себялюбивым прихотям, мерзость жизни без души, обмененной на бессмысленное желание выжить. И там, куда шла эта уродливая карикатура на силу и власть, рушились настоящие жизни. Кистен утратил душу, едва обретя в себе силы, Айви все туже затягивала на себе петлю, пытаясь найти мир. Хватит этой тьмы. Пусть тут будет свет. Свет суровой правды, чтобы ее не предали земле по-тихому.

— Рэйчел? — вопросительно окликнула меня Айви, и я коснулась линии. Она коснулась меня, разрывая мою гонкую ауру огнем. Я упала на колено, но встала, скрипя зубами, пропуская боль через себя, принимая ее.

— Celero inunio! — крикнула я, жестом черной магии давая силе выход. Я видела, как это делал Ал. Интересно, насколько это тяжело?

Линия заревела, вторгаясь в меня, привлеченная чарами. Она жгла огнем, и я задергалась в судорогах, не отпуская линию, потому что заговор действовал.

— Рэйчел! — крикнула Айви, и я отшатнулась от ослепительно белой вспышки в середине подземной камеры. Волосы отбросило назад, потом вперед, когда воздух в камере выгорел и наружный бросился внутрь. Как яркое небо, горел белый огонь — черное пятнышко в центре моей ярости.

Я рухнула на колени, не сводя глаз с двери, не чувствуя твердого камня разбитыми коленями. Потом меня подхватила Айви — ее руки обняли меня, и я ахнула — не от их ледяной мягкости, а от внезапного снятия боли от линии. Айви снова обнимала меня, снова защищала меня ее аура, отсеивая боль.

— Дура ты дура, — сказала она горько, обнимая меня. — Ч то ты такое вздумала?

Я уставилась на нее, ощущая в себе линию — чистую и прохладную.

— Ты точно ничего не чувствуешь? — спросила я, не веря, что ее аура вот так меня защищает.

— Чувствую только, что сердце разрывается. Брось, Рэйчел.

— Рано, — сказала я. Чувствуя на себе руки Айви, я показала на эту адскую дыру. — Celero inunio! — повторила я.

— Прекрати! — крикнула Айви, и я закричала, когда ее руки меня отпустили, согнулась пополам от боли, ахнула, чувствуя, как горят легкие, но линию не выпустила. Работа не окончена.

Вспыхнула лежанка, над ней встала оранжевая светящаяся дымка, похожая на корчащееся в муках тело. Кровь на полу пыхнула черным и заклубилась, когда новый воздух вернулся вместо выгоревшего. Руки Айви коснулись меня сзади, и я смогла вздохнуть, когда боль ослабела и снова стала переносимой.

— Пожалуйста, не отпускай меня, — попросила я, в слезах от физической и душевной боли, и почувствовала, как она кивнула.

— Celero inanio! — выкрикнула я снова, и мои слезы испарялись, падая, оставляя искорки соли, и все равно бушевала во мне ярость, пульсируя в ритме сердца. Лей-линия текла в меня будто месть, сгорая, пытаясь унести меня с собой в безумном потоке. Я слышала запах собственных горящих волос, ссадина на щеке пылала огнем.

— Рэйчел, хватит! — крикнула Айви, но я видела в пламени блеск глаз Кистена, он улыбался мне — и я не могла остановиться.

Между мною и рычащим адом метнулась тень. Жар ударил меня в лицо, я услышала, как выругался Эдден, потом поехала каменная дверь. Струйка прохладной тени коснулась моего колена, всползла по ноге, поцеловала в щеку. Я подалась в нее, когда сузилась белая полоса отмщения, не удержала равновесие и свалилась. Но линию не отпустила — это было единственное чистое, что у меня осталось.

Айви встряхнула меня, чтобы привлечь мое внимание. Глаза у нее были черны от страха, и я любила ее в этот миг.

— Отпусти линию, — молила она, и слезы ее жгли, падая мне на руки. — Рэйчел, отпусти линию, умоляю!

Я моргнула. Отпустить линию?

Туннель погрузился в темноту — Эдден смог наконец закрыть дверь, меня обожгла волна холодного воздуха. Постепенно мои глаза рассмотрели контур лица Айви, обнимающей меня. Стал отчетливее силуэт Эддена — разгорелось красное сияние там, где стена была тоньше всего — у двери. За ней все еще бушевал мой огонь, и сияние жара осветило туннель легкой дымкой.

Силуэт Эддена уставился на дверь, руки на бедрах.

— Матерь божия, — прошептал он и отдернул руку, которой коснулся линий, выжженных на двери заклинанием. Я видела встроенное в дверь железное заговоренное кольцо, оно светилось ярко и от него расходились черные нити, образуя спиральную пентаграмму с мистическими символами. Посреди кольца остался отпечаток моей ладони, и он вплавлялся в заговор, подчиняя его мне и только мне. Никто никогда больше не откроет эту дверь.

— Его больше нет, отпусти! — крикнула Айви, и на этот раз я послушалась.

Резко выдохнув, когда отключилась сила, я дернулась от холода, сменившего жар. Сжавшись в комок, я шептала: «Беру на себя. Беру на себя. Беру на себя», — пока нарушение равновесия еще не успело меня ударить. Слезы сочились из-под сжатых век, и я чувствовала, как окутывает меня шелковой простыней мерзкая черная слизь. Это было черное проклятие, но я пустила его в ход не задумываясь. И при этом плакала я не о себе — о Кистене.