Чайная роза - Дженнифер Доннелли

Братья посмотрели друг на друга, и Джо пожал плечами.

— Ты сам решил доверить ей свой флагман, — сказал он. — Желаю удачи, старина.

Ник лежал в постели и следил за лунным светом, лившимся в окно. Он был возбужден, не мог уснуть и чувствовал себя так, словно на его груди лежала десятитонная стальная плита. Дышать стало трудно. Втягивать в себя воздух и выдыхать его… Эта работа его изматывала.

Он приподнялся на подушках, пытаясь уменьшить давление на изнемогавшие легкие. Это не помогло. Грудь пронзила острая боль, отдалась в левой руке и заставила ее онеметь.

Ник знал, что умирает, и боялся смерти.

Все, что он любил, было здесь, в этом мире. Фиона, ее родные, друзья. Картины и музыка. Ледяное шаманское. Белые розы. Кто знает, что ждет его на том свете — если тот свет вообще существует? Суровый Бог, который наверняка не одобрит его. Унылые ангелы, как на картинах Джотто. Набожные святые. Куча лицемерных старых пердунов, плавающих в облаках. Там места для него не было, и он туда не хотел.

Новый приступ боли заставил Сомса негромко застонать. Болезнь мучила его. Ник желал избавления от страданий, но уходить боялся. Он пытался втягивать воздух осторожно, чтобы уменьшить боль в груди и заставить разгореться дотлевающие угольки жизни.

Мертвая хватка боли слегка ослабела, и перед Ником возник утешительный образ. Лицо его старой любви. Анри… Может быть, Анри ждет его там. Может быть, это будет не так ужасно, как ему кажется. Может быть, там чудесно.

Солнечная итальянская вилла… Он встретит Леонардо и спросит его, кем была Мона Лиза. Выпьет бутылку вина с Микеланджело и узнает, с кого тот лепил своего великолепного Давида… Или Париж.

Он завтракает с Винсентом в кафе на берегу Сены, и Винсент ради разнообразия весел и сыт, потому что на небе все покупают его картины. Там всегда июнь, всегда тепло и всегда цветут розы. Там они с Анри могли бы жить счастливо.

Ник снова опустился на подушки, слегка успокоившись и чувствуя, что страх прошел. И тут его посетила новая тревожная мысль. Если он уйдет к Анри, что будет с Фионой?

Сомс повернул голову и посмотрел на нее. Жена спала в большом кресле, по ее просьбе придвинутом Фостером ближе к кровати. На ее коленях лежала открытая книга. До сих пор Нику удавалось после полуночи заставлять ее уходить к себе, но сегодня Фиона уходить отказалась. Сидела рядом, пока он то забывался сном, то просыпался, и наконец сама уснула от изнеможения.

Как он любил это лицо с решительным подбородком, полными губами и честными синими глазами! В том, что касалось бизнеса, Фиона могла быть жесткой и властной, но с теми, кого любила, она была доброй, щедрой и самоотверженной.

Она подарила ему столько счастья… Сомс улыбнулся при мысли о сюрпризах, которые преподносит щедрая на выдумки жизнь. Он уезжал из Лондона, изгнанный отцом, не имея ни друзей, ни тех, кто мог бы о нем позаботиться. И тут встретил ее. Ник вспомнил, какой была Фиона на саутгемптонском перроне, когда подбирала его вещи. Испуганное лицо, мятая одежда и чудовищный простонародный акцент.

Тогда Нику и в голову не приходило, что он женится на этой кокни, поселится с ней в нью-йоркском особняке и будет любим и счастлив.

Он желал Фионе успеха и удачи, но больше всего хотел, чтобы она нашла человека, которого могла бы полюбить всем сердцем. Человека, который понял бы ее и не пытался изменить. Вроде того мальчика, которого она любила в Лондоне. Бросив ее, этот несчастный болван потерял настоящее сокровище.

«Найдет ли она такого?» — с тревогой подумал Ник.

А потом снова увидел Анри. Друг шел к красивому каменному дому, окруженному полями лаванды. На нем была старая синяя блуза, руки испачканы краской. Анри обернулся, поманил его к себе, и внезапно Ник ощутил запах теплого летнего воздуха и прикосновение солнечного луча к щеке. Ну конечно, это же Арль и их дом на юге Франции! Разве Анри не говорил, что они будут там жить?

— Не могу, — со слезами на глазах ответил ему Ник. — Я не могу бросить ее.

Лежа в спальне, омытой лунным светом, он слегка приподнял голову и прислушался к далекому голосу. Потом кивнул и повернулся к спящей Фионе.

— Ты будешь счастлива, Фи, — прошептал он. — Я знаю.

Фиона вздрогнула и проснулась.

— Что, Ник? Как ты себя чувствуешь? Может быть, вызвать доктора Экхардта?

— Все в порядке.

Она сонно захлопала глазами:

— А что тогда?

— Я просто хотел сказать, что люблю тебя.

Фиона успокоилась и улыбнулась.

— Ох, Никлас, я тоже тебя люблю, — сказала она, погладив его по щеке. — А теперь спи. Тебе нужно поспать.

— Ладно, — ответил Ник, зная, что не уснет, но закрыв глаза для ее успокоения.

Фиона опустилась в кресло, взяла книгу, но через несколько минут задремала снова.

Теперь он ощущал себя таким же легким и невесомым, как ночной воздух. Нику пришла в голову странная фантазия: он и есть воздух, ночь и зелень за окном. Когда слабая, распухшая артерия у основания сердца лопнула, наполнив его грудь кровью, Ник почувствовал последний короткий приступ мучительной боли. Он мелко и часто задышал, закрыл глаза, и боль прошла. На его губах появилась счастливая улыбка.

Прошло еще несколько секунд. Затем Никлас Сомс еле слышно вздохнул. Его большое, щедрое сердце дало перебой и остановилось.

Ника хоронили на тихом зеленом кладбище окраинной церкви Троицы, на углу Бродвея и Сто пятьдесят пятой улицы. Преподобный Уолтер Роббинс предавал его тело земле, а душу — Богу.

Фиона стояла у могилы так же, как в церкви: глядя прямо перед собой, с непроницаемым лицом, не обращая внимания на службу. Сбивчивые слова священника ее не трогали. Ник был мертв, и все, что говорил преподобный, не имело значения.

— …теперь наш брат Никлас Сомс на небесах и покоится на лоне Авраама. Он присоединился к Спасителю нашему, Иисусу Христу, обещавшему нам вечную жизнь…

Фиона завидовала сытой самоуверенности этого человека. Откуда он знает, где сейчас Ник? Ей хотелось положить конец этому притворству, притязаниям на знание и фарсу, разыгрывавшемуся на глазах скорбящих. Она обвела взглядом собравшихся. Все были одеты соответственно случаю. Черные платья и костюмы, черные лайковые перчатки, агатовые булавки для галстуков и броши. Кто-то высморкался, кто-то всхлипнул, но тут же умолк. Белоснежные платки, поднесенные к влажным глазам. Никаких громких и неприличных проявлений чувств.

Но Фионе хотелось вести себя громко и неприлично; она была готова завыть. Снять крышку с гроба, вынуть Ника, позволить ему в последний раз увидеть небо, облака и свежую зеленую листву перед тем, как стоящий в стороне могильщик зароет труп в сырую землю. Крепко обнять его, поцеловать в щеку и спросить, знает ли он, сколько счастья принес ей и как она его любила. Ей хотелось визжать от боли, словно раненому животному, но вести себя так было нельзя.