Чагинск. Книга 1 - Эдуард Николаевич Веркин

варил исключительно на ингирьских ершах — самых крупных и глазастых ершах России.

— Витя, а у меня, между прочим, к тебе тоже дело…

Хазин выкарабкался из-за стола и подсел ко мне.

— Витя, у меня какая-то фигня приключилась, первый раз такое…

— Что? — спросил я.

Хазин снова огляделся.

— Они заложили мне в голову вот такую бомбочку, — сообщил он. — Размером с фисташку. В случае чего она взорвется — и все. Без предупреждения, и пикать не будет…

Хазин идиотски расхохотался, а я взялся за еду. Первым делом кинул в пельмени кусок сливочного масла, затем приступил к растебяке. Сначала скусил острый угол и выпил бульон, затем стал жевать, в очередной раз убеждаясь, что растебяка — великое изобретение. Когда я восстану из Чагинска, обязательно отыщу ее снова.

Роман ел не по правилам, набросился на растебяку с тупого конца и облился бульоном, впрочем, не заметил, жевал и хлюпал.

Пельмени успели растопить масло и отчасти пропитаться, я посыпал их перцем и стал есть, предварительно погружая каждый в плошку со сметаной; на восьмом пельмене я не выдержал и заказал триста граммов. Роман не протестовал, водку принесли неожиданно быстро, и я налил себе и Роману, и мы с ним выпили.

В Шекшеме пропал почтальон и разверзлась земля.

Хазин налил себе.

— Рома, ты читал «Маленького принца»? — спросил он.

— Да.

— Некоторые считают, что Лис — это Мартин Хайдеггер.

Роман ничего на это ответить не успел, а Хазин выпил и забрал с тарелки Романа половину растебяки, быстро съел и сообщил через набитый рот:

— Мы заказали полфуры ершей.

— Что? — не понял я.

— Полфуры мороженых ершей, — повторил Хазин.

Видимо, это что-то должно было означать, но я не понимал, что именно.

— На праздник. Будем варить уху по оригинальному рецепту. На пять ведер воды полтора пуда ершей, помидоры, ползолотника шафрана, шкворень…

— Шкворень? — мне показалось, что я ослышался.

— Шкворень, — сказал Хазин и показал фигу.

Я думал, что шкворень выглядит несколько иначе, но вполне может быть, я ошибался.

— Шкворень накаляют на огне, и перед самой готовностью кидают его в уху — и она вскипает изнутри. Это придает бульону особо насыщенный вкус, называется чумацкая уха.

Кажется, Хазин принял значительно больше нормы.

— Ее рецепт зашифрован в гербе Чагинска.

— Разве там есть шкворень? — спросил Роман.

— Шестеренка и есть примитивный шкворень, — заявил Хазин.

— А как же чага? — не отставал Роман. — На гербе еще чага есть.

— Чага… — Хазин посолил водку. — Чагу надо отдельно подавать, мелко натертой… Шмуля, что ты понимаешь в чаге, у вас там никакой чаги нет, одни опята…

Хазин выпил, зажмурился.

— Тебе, Шмуля, кажется, что ты можешь… но ты не можешь… Девушка, еще хлеба и воблы!

Хазин налил себе еще.

Он наливал и пил так быстро, что мне пришлось отобрать у него графин.

— Хазин, почему… почему я везде встречаю такую сволочь, как ты? — спросил я. — Меня сегодня с утра терзает этот вопрос…

Хазин принялся опять ковыряться в рыбьей голове.

— Каждый встречает того, кого заслуживает, — приговаривал он. — Каждый получает по размеру, каждый сам себе…

Хазин выпил, едва не подавился, но сдержался.

— У меня был один приятель, и у него такое хобби имелось: когда он ехал куда-нибудь в командировку, то любил остановиться на мосту. Он стоял на мосту, выкуривал сигарету, потом спускался под мост и накладывал там кучу. А потом ехал себе дальше, представляете?

Надо было бежать на восток. Беги, Витя, не останавливайся.

— Это ты к чему? — спросил Роман.

Хазин принялся строить из хлеба башенку.

— А ты догадайся. Ты же у нас умненький, Ромик, все понимаешь, все видишь…

И повернувшись ко мне, добавил:

— Наш Шмуля видит сквозь половицы… везде так… Либо мораль видит, либо второе дно… Но на самом деле ни он, ни ты, Витенька, ничего не понимаете.

— А если ему не хотелось? — спросил я.

— А кому хочется? Мне, что ли, хочется? Никому, Витя, не хочется…

— Я про твоего приятеля. Который любил срать под мостом. Если ему не хотелось?

Хазин ткнул хлебную башенку пальцем, но она устояла.

— В каком смысле не хотелось? — прищурился Хазин. — Ты это про что?!

— Проехали, Хазин, — сказал я.

Спорить с пьяным Хазиным… Оно мне надо?

— Вот так они и сказали! — прошептал Хазин. — Так и сказали! А между тем все же на виду… на всеобъемлющем обозрении… Вот спросите меня: куда делся исполняющий обязанности губернатора, а?

— Куда? — спросил Роман.

Хазин стал шептать еще приглушеннее:

— Он планировал остаться на три дня, ему особняк на Набережной приготовили, Шмуля, ты же знаешь…

— С чего я вдруг знаю? — спросил Роман.

— Знаешь! — Хазин ухмыльнулся. — Ты же должен был плясать для господ!

Роман покачал головой.

— Я не знал… — сказал он. — Я не собирался нигде плясать…

— Плясать с шашкой. — Хазин выдержал паузу и с удовольствием добавил: — И без порток!

Хазин захихикал.

Роман попытался вскочить, я его удержал.

— Это он нарочно, — сказал я. — Провоцирует.

— Да ладно… — махнул рукой Хазин. — Зря отказался, тебе бы понравилось…

Хазин поманил Романа пальцем:

— Они собирались что-то обсуждать с Механошиным… но он… врио суток здесь не пробыл. На следующее утро уехал…

Роман сощурился.

— Ио любитель пострелять… охоту уважает… — Хазин подмигнул. — Надо думать… А что ты на меня, Шмулечка, так смотришь искоса? — спросил Хазин капризным голосом. — Да, Шмулик, я понимаю, ты тоже любишь мосты…

— Хазин! — попросил я.

— Да ладно, это же баобабу понятно…

Хазин разметал башенку и стал неопрятно есть хлеб.

— В вашем возрасте нельзя быть такими недоумками, пора уже понимать — все зоны делятся на две разновидности — на красные и на черные. А здесь все и не красное, и не черное, другое… Мертвая зона…

Хазин собирал со стола крошки, закидывал в рот.

— Это он о чем? — спросил шепотом Роман.

— Не знаю.

— Про зоны это он иносказательно или буквально?

— Не знаю.

— Вот именно, — рявкнул Хазин. — Вы ничего не знаете! Но смеете делать выводы!

— Белка, похоже, — констатировал негромко Роман.

— Не белка, но оцелот! — услышал Хазин. — Белка… Это у него белка!

Хазин указал на меня.

— Хазин, а где ты сейчас живешь?

— Я? Да знаешь, Витя… Какая разница? Там же, где всегда…

— Под мостом, — закончил Роман.

— И Шмуля метит в писатели! — Хазин хлопнул в ладоши. — Витя, я тебя недооценивал — твой смерд не так уж и безнадежен… Девушка, у меня все остыло!

Хазин заказал еще водки, девушка принесла черный хлеб, посыпанный укропом, три стопки и бутылку «Тройной». Хазин разлил.

Некуда бежать.

— Весьма неплохая. — Хазин аппетитно хлопнул рюмку, занюхал коркой. —