Лондон. Биография - Питер Акройд

Именно в Излингтоне сэр Уолтер Рэли стал первым курильщиком табака; на месте его дома позднее возник трактир, продолживший традицию приятного времяпрепровождения. Излингтон славился своими гостиницами и постоялыми дворами, в числе которых были «Три шляпы», «Копенгаген», «Белый питьевой фонтан» и «Ангел», подаривший благодатное свое название целому району (Эйнджел). Здесь действовали многочисленные увеселительные сады — «Садлерс-уэллс», «Излингтон-спа», «Нью-уэллс», «Пантеон» на Спа-филдс, «Английский грот» на Розоман-стрит, «Лондон-спа», «Пещера Мерлина», «Хокли-ин-де-Хоул», «Багниг-уэллс», «Сент-Чадз-уэлл» на Грейз-инн-роуд и «Пенниз-фолли» на Пентонвилл-роуд; весь этот пригород был совокупностью чайных на открытом воздухе, прогулочных аллей и увеселительных заведений. Чарлз Лэм, великий лондонский антиквар-романтик, обосновался здесь в 1823 году и, как пишет Уильям Хэзлитт, «проявил живой интерес к старине „Веселого Излингтона“… посещал также старинные гостиницы — он любил выкурить трубочку и глотнуть орехово-коричневого эля в „Голове старой королевы“». То же чувство освобождения Излингтон внушал Лэму и два года спустя, когда он писал: «Это было подобно переходу из бренности в вечность… теперь, когда жизнь — сплошной праздник, отдельных праздников больше нет… Раньше для мимолетных увеселений служили свободные дни — мои же веселые денечки мимолетны лишь постольку, поскольку мимолетна сама жизнь. Свобода и жизнь — рука об руку!» Вот почему об Излинггоне сложено так много баллад. Среди них — «Дочка излингтонского бейлифа» и «Том, Том из Излингтона»; не одно столетие этот район был настоящим царством беспечности.

Но к Коулбрук-коттеджу, где жил Чарлз Лэм, пристроили другие дома; затем появилась терраса; затем, с продвижением Лондона на север, она стала частью сплошной полосы террас. Вначале 1800-х годов вокруг Коулбрук-коттеджа возникли «маленькие и хлипкие» домишки, вскоре превратившиеся в трущобы. В 1830-е годы свободные земли в Нортгемптоне были застроены дешевыми доходными домами, шестнадцать лет спустя Пакингтон покрылся сетью широких улиц. Вскоре весь Излингтон оброс террасами и виллами; застройка часто носила ленточный характер, в целом присущий Лондону с его щупальцеобразным ростом. В 1863 году журнал «Билдинг ньюс» писал, что Излингтон — это «участки сомнительного качества, распределенные между застройщиками и покрывшиеся тесным скоплением улиц и террас». Те, кто поселился в этих новых террасах, каждое утро отправлялись в путь к средоточию своего бытия. Диккенс описал их в одном из ранних очерков: «несчетные клерки из Сомерс-Тауна и Кемден-Тауна, Излингтона и Пентонвилла уже хлынули потоком в Сити либо направляют свои стопы к Чансери-лейн и Иннс-оф-Корт. Люди пожилые, чье жалованье если и увеличилось за последние годы, то отнюдь не в такой же пропорции, как их семейства, идут, не глядя ни вправо ни влево, не видя впереди иной цели, кроме своей конторы; они знают в лицо почти всех, кого обгоняют или кто попадается навстречу, потому что вот уже двадцать лет видят их каждое утро (кроме воскресений), однако не заговаривают ни с кем… Маленькие рассыльные в больших цилиндрах… мастерицам, что живут в обучении у модистки или корсетницы»[117]. Всех этих людей можно представить себе входящими в Сити и по мере продвижения обретающими отчетливую и стойкую безличность. Излингтон очень интересовал Диккенса. Писатель поселил там ряд своих персонажей, дав большинству из них профессию клерка. В частности, Поттерс, Смизерс и Гаппи — клерки из Излингтона или Пентонвилла; эти районы, прилегающие к центрам финансовой мощи, словно бы сами приобрели некую вспомогательность, уподобились клеркам.

Беднота из центральных частей города двигалась в прилегающие к ним северные предместья, а лондонцы побогаче перебирались еще дальше — в Сайденхем и Пендж. Так Излингтон мало-помалу стал бедным районом. На старых фотографиях видны сплошные террасы домов в два, три или четыре этажа; закопченному стукко их облицовки соответствует темный цвет их кирпича, и кажется, что они тянутся до бесконечности. В 1945 году Оруэлл так описал этот район «бурых трущоб»: «Он шел по булыжной улочке мимо двухэтажных домов с обшарпанными дверями, которые открывались прямо на тротуар и почему-то наводили на мысль о крысиных норах. На булыжнике там и сям стояли грязные лужи. И в темных подъездах, и в узких проулках по обе стороны было удивительно много народу… Наверно, каждое четвертое окно было выбито и забрано досками»[118]. Цитата взята из «1984» — романа о будущем, — но непосредственной основой картины послужили впечатления автора от улиц, прилегающих к Эссекс-роуд. Запущенность района, похоже, поразила его до глубины души, и он пришел к мысли, что Лондон вечно будет убогим, закопченным и грязным. Что Излингтон всегда будет Излингтоном.

В послевоенную эпоху район, безусловно, вошел в жалком состоянии. Было отмечено, что «в три четверти домов не проведена вода, в них нет ни внутренних уборных, ни ванных». Местный житель вспоминал: «У нас на шестнадцать человек была одна уборная». В прошлом деревня поблизости от Лондона, Излингтон стал образцом трущоб «внутреннего города». А затем события пошли по знакомому руслу. Полосы викторианских и георгианских террас сносились ради строительства муниципальных жилых массивов и многоэтажек. Разрушительные побуждения, однако, быстро сменились стремлением к консервации существующего. В этом смысле Излингтон типичен для Лондона в целом, где мода на снос и полную перестройку всего и вся уступила место настоятельной потребности в реставрации. Словно к пациенту, страдающему амнезией, внезапно вернулась память. Начался процесс «джентрификации», в ходе которого в Излингтоне стали селиться супружеские пары, привлекаемые «реставрационными субсидиями» от местных властей и принадлежащие, как правило, к среднему классу. Новые жители начали восстанавливать или отделывать купленные дома. Они были прямыми преемниками тех, кто появился здесь в 1830-1840-е годы, и отреставрированные улицы, по существу, вернули себе первоначальные черты. Не обошлось, разумеется, без потерь. Не столь состоятельные «коренные жители» сконцентрировались теперь в муниципальных микрорайонах Излингтона или просто уехали. Что при этом было утрачено? Несомненно — ощущение принадлежности к своему крохотному клочку территории, сколь бы непригляден он ни был. Или, лучше сказать, это ощущение перешло от одних людей к другим. Бедные населяли район сто лет, вытеснив в 1880-1890-е годы более зажиточных обитателей Излингтона. Теперь вытесняли их самих.

Но проявилась и другая, более широкая тенденция. Если раньше в Излингтоне обитало укорененное, четко очерченное сообщество, то теперь район создает впечатление большей текучести. Как и остальной Лондон, он сделался более мобильным — но и более усредненным, безличным. Возник, однако, еще один парадокс, иллюстрирующий уникальность каждого участка города. В ходе нынешних перемен Излингтон заново обрел свою главную или первоначальную особенность. Прежде он славился гостиницами и чайными — ныне он знаменит барами и ресторанами. На главной его улице Аппер-стрит плотность ресторанов сейчас выше, чем где бы то ни было в Лондоне, за исключением разве что Сохо, так что район вернул себе ту репутацию гостеприимного, приветливого уголка, какую он имел задолго до того, как стал частью Лондона. Под переменчивой внешностью всегда жива старая сущность.