Леди и джентльмены - Джером Клапка Джером

Увы, этому не суждено было случиться. Из Индии мистер Харджон написал, что возвращается домой. Джеральдин Фоули долгое время не попадалась мне на глаза, и, честно говоря, образ жаркой красотки напрочь вылетел из головы. И вот однажды, просматривая театральную газету двухнедельной давности, я наткнулся на сообщение о том, что мисс Фоули отбыла в Калькутту, чтобы реализовать давнюю помолвку.

Последнее письмо друга лежало у меня в кармане. Я не поленился сверить даты. Получалось, что Джеральдин появится в Калькутте за день до отъезда Сирила на родину. Осталось неизвестным, случайное ли это совпадение или расчет. Можно предположить первое, поскольку судьба наша фатально предопределена.

Больше я писем не получал, да особенно и не ожидал, но спустя три месяца на ступеньках клуба меня остановил знакомый.

— Слышал новость о Харджоне? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — А что, женился?

— Женился! Как бы не так! Нет, бедняга умер!

«Слава Богу!» — едва не выпалил я, однако вовремя сдержался.

— Где же и как это случилось?

— Во время охоты в замке какого-то раджи. Скорее всего ружье запуталось в каких-нибудь зарослях. Пуля попала прямо в голову.

— Надо же, какое несчастье! — воскликнул я, потому что ничего иного в тот момент не придумал.

Жаль, что большинство читателей не поверят в правдивость этой истории. Сюжет ее невероятен, а атмосфера неестественна. Заверения в том, что описанные события действительно происходили, лишь усугубят недоверие. Всем известно, что жизненные факты в художественном произведении невозможны: перо автора только и делает, что приукрашивает правду, а любой вымысел идет во вред материалу. Истинный художник отказался бы от скользкой темы или, на худой конец, сохранил ее с одной-единственной целью: подразнить ближайших друзей. И все же низменный инстинкт толкает вперед, приказывая использовать то, что само идет в руки. Так вот, эту историю поведал один очень старый человек. Целых сорок девять лет он владел заведением под названием «Кромлех армз». Столь архаичное имя носила единственная гостиница в маленькой деревушке, прилепившейся к скалам северовосточного побережья Корнуолла. В наши дни гостиница называется «Кромлех-отель» и находится в других руках. Летом сюда ежедневно приезжают не меньше четырех дилижансов с туристами, и многочисленные гости непременно усаживаются за общий стол в старинной гостиной с низким потолком. Но я говорю о том далеком времени, когда деревня еще была тихим рыбацким местечком, неведомым даже самым подробным путеводителям.

Теплым летним вечером мы с хозяином сидели на скамейке возле стены — как раз под решетчатыми окнами — и с удовольствием потягивали из глиняных кружек слабое пиво. Он рассказывал, я слушал. Во время долгих пауз, когда старик замолкал, чтобы в очередной раз лениво затянуться трубкой, а потом набрать в грудь побольше воздуха, до слуха доносилось бормотание океана. Порой сквозь высокопарный слог далеких мощных валов пробивался смех небольшой юркой волны — казалось, любопытная проказница подкралась специально, чтобы послушать неторопливое повествование.

Первой ошибкой, которую совершили Чарлз Сибон, младший партнер действующей в Лондоне и Ньюкасле фирмы «Сибон и сын, гражданские инженеры», и Миванвей Эванс, дочка преподобного Томаса Эванса, пастора пресвитерианской церкви из Бристоля, стала чересчур ранняя женитьба. Когда молодые люди впервые встретились на скалах в двух милях от «Кромлех армз», Чарлзу было двадцать, а Миванвей едва исполнилось семнадцать. Молодой мистер Сибон пришел в деревню пешком и решил провести день-другой, исследуя живописный каменистый берег, а отец Миванвей снял на лето расположенный неподалеку сельский дом.

Рано утром (как известно, в двадцать лет мы полны энергии и спешим основательно размяться еще до завтрака) Чарлз лежал на скале и смотрел вниз — туда, где белые волны мерно накатывали на гладкие черные валуны. Внезапно из воды возникло некое очертание. Значительное расстояние не позволило рассмотреть видение во всех подробностях, однако одеяние подсказывало, что фигура принадлежит особе женского пола. Поэтически настроенный ум тут же преподнес образ Венеры — или Афродиты, как предпочитал называть богиню джентльмен с тонким вкусом. Он увидел, как античная статуя исчезла за мысом, но все-таки решил подождать. Минут через десять — пятнадцать незнакомка появилась снова, уже одетая по моде шестидесятых годов нашего века, и направилась в его сторону. Спрятавшись за камнями, Чарлз наблюдал, как девушка поднималась по крутому склону — чрезвычайно стройная и хорошенькая даже на взгляд человека более требовательного, чем неискушенный двадцатилетний юноша. Морская вода — если ошибаюсь, пусть меня поправят — вряд ли способна заменить щипцы для завивки волос, однако локонам младшей мисс Эванс соленые брызги придали особую восхитительную упругость. Природа щедро и со вкусом наложила на личико розовые, жемчужные и сливочные тона, а большие детские глаза смотрели на мир так, словно искали повод наполнить смехом очаровательный пухлый ротик. Застывшее в изумленном восхищении лицо Чарлза оказалось весьма приятной и подходящей находкой. Из слегка приоткрытых губ вырвался изумленный возглас. Удивление сменилось веселым смехом, потом на лице появился густой румянец. И вот наконец мисс Эванс внезапно рассердилась, как будто конфуз случился по вине незнакомца, — позиция, весьма характерная для женщин. И под суровым негодующим взглядом Чарлз действительно почувствовал себя неловко, неуклюже поднялся и начал робко извиняться, сам не понимая, по какому поводу: то ли потому, что вообще пришел на скалы, то ли потому, что рано встал.

Младшая мисс Эванс милостиво кивнула, показывая, что извинения приняты, и проследовала своим путем, а Чарлз продолжал ошеломленно смотреть ей вслед до тех пор, пока долина не приняла нимфу в свои объятия и не укрыла зеленым пологом деревьев.

С этого все и началось. Я говорю о Вселенной, с точки зрения Чарлза и Миванвей.

Спустя полгода они стали мужем и женой, а если говорить точнее, очень молодым мужем и совсем юной женой. Сибон-старший советовал не спешить со свадьбой, однако отступил под нетерпеливым напором младшего партнера. Преподобный мистер Эванс, как это обычно случается с богословами, располагал щедрым набором незамужних дочерей и скромным доходом. Лично он не видел необходимости откладывать бракосочетание.

Медовый месяц было решено провести в Нью-Форесте, что оказалось следующей серьезной ошибкой. В феврале Нью-Форест навевает тоску, а молодожены к тому же выбрали самое уединенное место, какое только можно было придумать. Две недели в Париже или Риме принесли бы куда больше пользы. Пока еще мистеру и миссис Сибон не о чем было говорить, кроме любви, а эту тему они всю зиму упорно обсуждали и устно, и письменно. На десятый день медового месяца Чарлз зевнул, и из-за этой ужасной оплошности Миванвей целых полчаса тихо проплакала в своей комнате. Вечером шестнадцатого дня Миванвей неожиданно для себя почувствовала странное раздражение (как будто пятнадцать холодных промозглых дней в Нью-Форесте не могли сами по себе вызвать недовольство) и попросила супруга не портить ей прическу. От изумления Чарлз утратил дар речи, удалился в сад и поклялся перед звездами, что больше никогда в жизни не прикоснется к волосам жены.