Рено, или Проклятие - Жюльетта Бенцони

– Вы сказали, что он зовется Бодуэном?

– Да, Бодуэн II, сын императора Пьера II и его второй жены Иоланды Фландрской. Кажется, он и родился в Константинополе, в Порфирном зале.

Слушая Пернона, Рено вновь глубоко задумался. Имя Бодуэн поразило его даже больше великолепной короны, которая украшала голову его недавнего собеседника, оно возвращало его к страницам рукописи деда, а дед внушил ему мысль, что он мог бы послужить их сородичу де Куртене, которого судьба непредсказуемым образом вознесла на трон старинной Византии. Теперешний император, уж точно, не был прокаженным, но Рено чуть ли не обиделся на него за это. Ему трудно было смириться с тем, что развязный молодой человек носит имя благороднейшего юного короля, который стал для Рено воплощением идеального воина. И было нетрудно догадаться, что этому, хоть он и называл себя императором, никогда не сравниться с тем…

На следующее утро для Рено вновь нашлось дело, его отправили сопровождать мадемуазель д’Эркри, и он последовал за ней по узким, дурно пахнувшим, заваленным отбросами улочкам, которые на острове Ситэ вели от прекрасного, недавно построенного собора к королевскому дворцу. В этом же квартале, возле церкви Сен-Жермен-ле-Вьё, находился и рынок Палю, и чем только там не торговали – и лекарственными травами, и притираниями, и бальзамами, и восковыми свечами, и всевозможными изделиями стеклодувов, продавали там и дорогостоящие пряности, и духи, и вина, которые подвозили торговцам баржи, что приплывали в порт Ситэ. До всех этих товаров были необыкновенно охочи каноники собора Парижской Богоматери, так как почти все они, кто втайне, а кто и чуть ли не открыто, увлекались алхимией. Кроме того, рядом находилась и монастырская больница, в которой не оскудевал поток многочисленных болящих страдальцев, старавшихся излечиться с помощью разнообразных снадобий, приобретавшихся на рынке. Особыми нравами отличалась и старая улица Жуивери, даже днем вносившая сомнительную и тревожащую нотку в этот квартал, который с приходом ночи превращался в крайне опасное место, куда лучше было не заходить. В сумрачных, даже при свете солнца, проулках можно было встретиться с такими личностями, которых не остановило бы соседство ни с королем, ни с Господом Богом…

Флора, держа в руках небольшой кусочек пергамента с перечислением покупок, которые необходимо было сделать, заходила то в одну лавочку, то в другую. В одной она покупала травы, и Рено впервые в жизни услышал названия «горечавка» и «пролеска». (Про себя он удивлялся, почему приближенная госпожи Филиппы взяла на себя обход рынка, вместо того чтобы поручить его мажордому или кухаркам, чьей непременной обязанностью было совершение всевозможных закупок.) В другой она выбирала мед, ища непременно тот, который привезен из Нарбонна, что в глазах ее спутника выглядело страшной глупостью, так как ничего не могло быть лучше меда из Гатине, где он провел свое детство. Однако красавица Флора так на него взглянула, вежливо попросив не вмешиваться не в свое дело, что он надолго погрузился в неодобрительное молчание. После их размолвки Рено ограничивался тем, что складывал покупки Флоры в две корзины, привязанные к бокам мула, которого вел за повод.

В корзины Рено сложил и большую бутыль белого вина, три стеклянных флакона, деревянную ступку с пестиком и, после посещения темной лавчонки с такой грязной вывеской, что он не мог разобрать ни слова, – большой сверток в полотняном мешке, откуда торчали соломинки. Когда он аккуратно уложил все покупки, его удостоили улыбки.

– Я купила все. Возвращаемся домой, – сообщила Флора, не без изящества усаживаясь на мула.

– Вы уверены, что ничего не забыли? – проворчал Рено.

– Забыла… Поблагодарить вас! Вы просто очаровательны!

Она наклонилась к нему, обвила его шею руками и поцеловала прямо в губы. Нельзя было сказать, что поцелуй Флоры был так уж неприятен Рено – губы у нее были нежные, мягкие и благоухали медом, который она только что пробовала, но он постарался не показать ей, что оттаял, он чувствовал, что главное ее желание – это морочить ему голову и совсем не желал этому поддаваться. Когда они вернулись домой, он довольно холодно осведомился, уж не он ли должен нести «все это» на кухню.

– Ни в коем случае, милый друг! Поднимите «все это» к дверям покоев госпожи Филиппы и возвращайтесь к своим поединкам с Перноном.

Рено исполнил распоряжение, не скрывая того, до чего оно ему не по душе.

Почему он, будущий рыцарь, должен исполнять работу слуг, тем более что их в доме было предостаточно. Хорошо еще, что эта чертовка не принудила его идти за покупками с ручной тележкой[9]! Он с сердцем поставил возле двери тяжелые корзины, смерил мадемуазель недобрым взглядом и объявил:

– В следующий раз, когда вам в голову придет фантазия отправиться на рынок, возьмите с собой слугу или носильщика! Я на службе у госпожи Филиппы, а вовсе не у вас!

– Послушайте-ка меня, дорогой мятежник! Вы будете делать все, что вам скажут, прекрасный петушок, потому что оказывать услуги мне и означает служить нашей госпоже!

– Я придерживаюсь другого мнения на этот счет! На службе у вас я доживу до седой бороды, золотые шпоры так и не получу. А значит, мне лучше вернуться обратно в монастырь. Там, по крайней мере, я буду исполнять мужскую работу, а не работу служанки!

Высказавшись, Рено резко повернулся на каблуках и отправился искать Жиля Пернона. Он нашел его на конюшне, тот смазывал мазью царапину на ноге у одной из лошадей. Кипя от негодования, Рено излил все свои обиды единственному человеку, которого мог считать здесь своим другом, но тот встретил его слова смехом:

– Успокойтесь, Рено! Если вам пришлось сопровождать Флору, когда она делала покупки, значит, она нуждалась в доверенном человеке. Господин Альберт, видно, прописал госпоже Филиппе уж не знаю какой рецепт и не знаю, для какой цели, но собирать для него снадобья нужно было без чужих глаз. В подобные тайны слуг не посвящают.

– Похоже, вы правы. Но в таком случае интересно, за каким таким рецептом мог прийти к магистру император Бодуэн?

– Думаю, судя по тому, что я слышал, императору Бодуэну нужен вовсе не рецепт. Ходят слухи, что у мэтра Альберта есть философский камень, который превращает любой металл в золото… А этот молодой человек самый нищий государь в мире…

– Нищий?! Император Византии?! Разве можно в это поверить?

– Дело ваше, но так оно и есть. Он, бедняга, ездит по всем королевским дворам в надежде заручиться поддержкой и пытается отстоять остатки своей империи, которой хотят завладеть греки. Он до такой степени нуждается в деньгах, что отдал под залог венецианскому ростовщику-еврею терновый венец и другие орудия страстей Господа нашего Иисуса Христа.

– Неужели? – не поверил Рено, ужасаясь святотатству, хотя уже слышал что-то подобное. – Он, наверное, сумасшедший?