Рука Москвы. Записки начальника внешней разведки - Леонид Шебаршин

Короткая война 1965 года застала нас в Пакистане. Она не нарушила мирного течения жизни в Карачи, хотя и взбудоражила общественное мнение. В городе изловили немалое число индийских «шпионов», которые оказывались впоследствии честными обывателями, случайно навлекшими на себя подозрение. Приходилось видеть, как базарная толпа вдруг бросалась в ту сторону, откуда раздавался крик: «Джасус!» — и через несколько секунд торжествующие патриоты волокли в полицию очередного шпиона-джасуса. На улицы были выпущены стайки школьников, которые останавливали машины и замазывали черной краской фары. На несколько дней в городе было введено затемнение, и раза два объявлялась воздушная тревога. Индийские самолеты в небе не появлялись, но зенитные орудия открывали стрельбу, видимо для поддержания боевого духа населения.

Это было первое мое после 1945 года соприкосновение хотя с чужой, но войной. Гибли десятки, в худшем случае сотни людей, устраивались воздушные налеты и воздушные тревоги. Мы искренне переживали все это, гонялись за крупицами информации, волнуясь, предсказывали развитие событий, горячо спорили, писали многословные депеши и отвечали на экстренные запросы. Все, что мы с таким усердием делали, было нужно Отечеству, чьи интересы простирались до берегов Аравийского моря. Мы с какой-то неосознанной снисходительностью наблюдали чужую нестабильность, конфликты интересов, чужие слабости. Отечество стояло за нашей спиной — могучее, неколебимое, грозное для противника и великодушное к друзьям, первое в мире государство рабочих и крестьян. Конечно, и в нашей среде немало говорилось об ошибках, о недостатках нашего общества, нашей экономики, но была твердая уверенность, что мы идем в правильном направлении. Эта уверенность передавалась нашим явным и тайным единомышленникам. Мы гордились Отечеством, верили в его светлое будущее и трудились на его благо.

* * *

В конце 1965 года советское посольство приступило к постепенному переезду на север, во временную столицу Пакистана Равалпинди, рядом с которой уже начал возводиться Исламабад. Мне уже приходилось бывать в Равалпинди во время первой командировки, пожить в прелестном горном местечке Марри, где посольство снимало небольшой коттедж. Эти места мне нравились — зеленые горы со снеговыми вершинами, сухой воздух, более приятный, чем знойная духота Карачи, деревья, похожие на наши московские тополя, в горах гигантские гималайские сосны.

Мы были первой советской семьей, поселившейся в Равалпинди, в доме на окраине, в районе парка Айюба на Лахорской дороге. Временное посольство размещалось в противоположном конце города, на Пешаварской дороге.

За нашим домом начиналась пустынная равнина, пересеченная оврагами, далее ярусами поднимались горы. Стояла первобытная тишина, которую в послезакатное время нарушал только вой шакалов, подходивших к самым воротам дома.

Зимними вечерами мы топили камин смолистыми поленьями. Дрова приносил сторож, уроженец здешних мест, Кала-хан. Он и его жена стали лучшими друзьями нашей маленькой Тани. Девочка быстро освоила их язык, ела их еду и даже, как мы однажды убедились, научилась ритуальным телодвижениям, совершаемым во время намаза. Кала-хан был настолько честным, добрым, совестливым человеком, что, когда настало время покидать Равалпинди, расставаться с ним было тяжело.

Из записных книжек

Равалпинди, провинциальный маленький городок, зимними вечерами погружается в спячку. С наступлением сумерек пустеют улицы, жители прячутся от холода (температура в декабре — январе падает до минус 3–4 градусов), редко проедет машина или запоздалый извозчик, и вновь воцаряется тишина. Вечера зимой совершенно безветренны, приятно пахнет кизячным или смолистым древесным дымком через приоткрытое окно машины.

В Исламабад от посольства можно добраться по Пешавар-Роуд, мне больше нравится ехать через центр города, по Марри-Роуд, в сторону гор, а затем свернуть с широкого шоссе на старую дорогу. Дорога вьется меж невысоких холмов. Для этого небольшого отклонения от прямого маршрута есть веская причина. Именно здесь, на полукилометровом отрезке старой дороги, сухой и холодный воздух всегда пропитан горьким ароматом полыни.

Запахи Азии, от самых пленительных — цветущих роз и олеандров до ошеломляюще тяжелого — невыносимого смрада поселков беженцев в Карачи, где на солнце сушатся креветки, гниют рыбные потроха и отлив обнажает зловонный прибрежный ил, — запахи остаются в памяти навсегда, они ассоциируются с определенными местами жительства, отрезками времени, служебными и личными отношениями, характерами и ситуациями. Вечерний прохладный, отдающий дымком воздух — это зима в Лахоре и Равалпинди; парфюмерный аромат вьющихся по стенам мелких белых цветов — дипломатические виллы в Карачи; розы Айюб-парк в Равалпинди; смолистые орешки чильгоза на железных противнях, под которыми медленно тлеет древесный уголь, — Элфинстон-стрит в Карачи; цветущие олеандры — сад у реки Раваль и посольский парк в Тегеране; свежий запах камыша, тины, костра — озерцо Джхарджхар под Дели; чадящее конопляное масло, перец, корица — любой уголок любого азиатского города, где готовится в харчевнях еда. Но горький аромат полынного поля у подножия исламабадских холмов — это ни с чем не сравнимый запах, ради него стоит сворачивать с шоссе на старую дорогу, выезжать загодя, не думать о времени. Запах полыни — запах ли это Азии? Запах ли это вечности? Запах ли это пустырей Марьиной Рощи, от которой я сегодня так далеко?..

* * *

Ко времени нашего переезда в Равалпинди пакистано-индийская война закончилась. В январе 1966 года в Ташкенте при посредничестве председателя Совета министров СССР А.Н. Косыгина начались переговоры между президентом Пакистана Айюб-ханом и премьер-министром Индии Л.Б. Шастри.

Первое главное управление КГБ, как я узнал, побывав в отпуске в Москве, принимало активнейшее участие в подготовке и проведении конференции. Особенно отличилась, говорили у нас, делийская резидентура, но положительно была оценена и информация, направлявшаяся из Карачи. (Какой-либо закрытой связи между Равалпинди, Карачи и Москвой в то время не было. Общение с Карачи шло по обычному телефону. Удалось также наладить нечто подобное курьерской связи, пользуясь участившимися поездками на север Пакистана сотрудников посольства.)

Я узнавал о ходе конференции из сообщений местного и московского радио. Переговоры в Ташкенте шли сложно, но, к всеобщему удовольствию, завершились 10 января 1966 года подписанием соглашения.

Рано утром 11 января раздался телефонный звонок из нашего посольства в Карачи, разом прервавший мирное течение времени. В Ташкенте, в своей резиденции, скоропостижно скончался Л ал Бахадур Шастри. Мне, как единственному советскому представителю в новой столице, предписывалось немедленно связаться с МИДом Пакистана и по установленному порядку запросить разрешение на пролет советского самолета с телом покойного премьера над территорией Пакистана. Так неожиданно завершился период второй пакистано-индийской войны.

Третья война была еще впереди, и наблюдать ее пришлось с индийской территории.

Работы тем временем прибавлялось. Мне было необходимо прикрывать свою тайную деятельность, и для этого приходилось заводить множество знакомых. Расчет прост. Без внимания контрразведка меня оставить не может. Значит, надо показать ей часть своих контактов, отвлечь внимание Си-ай-би (Центральное разведывательное бюро) на мои второстепенные связи. Недооценивать возможности местных спецорганов было бы неправильно. Естественно, в повышенной внешней активности есть свой риск, но в моем случае это легко объяснялось тем, что в Равалпинди я представлял советское посольство в единственном числе.